Андрей Кивинов - Тревожная кнопка

— И что это за крема? — мило, без пристрастия поинтересовался Никита.

— Подрабатывала по выходным. Сетевой маркетинг.

— Что, из Зареченска сюда приезжала? — уточнил бдительный Седых.

— А как иначе? Халтура, вообще-то, запрещена, а Зареченск город маленький. Увидят, доложат.

— Это правильно! — одобрил Сапрыкин. — Халтура огласки не терпит.

Ветеран Машков не спрашивал ничего, но на Светочку посмотрел более пристальным взглядом, в котором без труда читалось: «Есть у нас сомнения, что ты, мил-человек, стукачок».

Арест на пятнадцать суток у большинства населения ассоциируется с комедией «Операция „Ы“». Стройка, песчаный карьер, мясокомбинат… Ага. Это если есть стройка и нет гастарбайтеров. Формально вывоз на работу предусматривался, но из-за отсутствия этой работы мелких хулиганов никуда не вывозили, и две недели те маялись от безделья в душных камерах изолятора.

Сержант проводил Светочку в специальный кабинет для бесед с арестованными, а спустя минут пять привел туда Андрея. Тарзан заметно сдулся, посерел лицом, а волосы завязал в косичку. Жалкое зрелище. И за что она его любит?

Она положила перед собой чистый бланк объяснения:

— Пришел в себя?

— Я и не уходил, — не поднимая глаз, тихо пробормотал бытовой хулиган.

— Вот, — Света достала справку уточненного диагноза, — почитай.

Андрей поднес справку к глазам, разбирая врачебные каракули, потом затер ладонями виски:

— Не понял… Какая резаная рана? Кто ее? Где она сейчас?

— Не придуривайся… Она в порядке. А вот ты где? В каком мире?

Он не ответил. А потом, как предсказывал опытный Никита, затянул балладу о частичной амнезии, вызванной употреблением некачественного алкоголя, купленного у соседа по себестоимости. И все попытки вспомнить сцену в комнате заканчивались кулинарным словом «блин». Самое печальное, что он не выкручивался. Он действительно ни хрена не помнил. А это значит — шансов на его посадку не слишком много, и на горизонте маячила «глухая» перспектива.

— Я — Каринку? — ошалело переспросил он, когда Светочка намекнула на его причастность. — Блин… Да не мог я!

— Мог и смог.

Тарзан опять приступил к массажу висков. Это пошло на пользу. Он вспомнил о последствиях:

— И… Что? Что мне будет?

— Если без отягчающих — до восьми лет, — Света не спешила радовать козлика, что жена его простила. Чтобы проняло.

— Блин…

— Давно не работаешь?

— Месяц. Пробовал найти — никак…

— Кто б сомневался… Что будем писать? — Она кивнула на бланк.

— Не знаю…

Очень, очень хотелось снова блефануть, сказав, что супруга дала на него показания, и единственный разумный вариант для него — чистосердечное признание и сделка со следствием. Возможно, он бы поверил и написал все что нужно. И даже оставался шанс довести дело до суда, с учетом косвенных улик.

Но Карина… Она же любит этого идиота. И не станет ли она в результате справедливого решения дважды потерпевшей? И какие будут итоги?

«Не сажайте его… Умоляю…»

Какая странная ситуация… Ее внедрили, чтобы найти гада, а приходится решать совсем другие проблемы. И не простые проблемы. От ее выбора зависит судьба двух людей. Никакие показатели ее не волнуют — она человек временный, через месяц уйдет, а то и раньше. А люди-то останутся. С последствиями сделанного ею сейчас выбора. И как всегда бывает в подобных случаях — на раздумья меньше минуты. И не с кем посоветоваться.

Закон слеп, но она не слепа.

Какую интересную работу она все-таки выбрала.

Принцип «Все лучшее детям» не распространялся на инспекцию по делам несовершеннолетних города Зареченска. Поэтому находилась она не в отдельном здании с большими светлыми окнами, выходящими на солнце, а арендовала пару темных и сырых комнат в типовом здании жилищной конторы. Еще повезло, что комнаты находились на первом этаже, а не в подвале. С другой стороны — лучше бы в подвале — стекла в окнах приходилось вставлять раз в неделю. Молодое поколение считало, что нет лучшего способа отстоять свои права, чем метнуть камень в окно детскому инспектору. А то и «молотов коктейль». Картонный Дядя Степа, поставленный в качестве наглядной агитации перед дверью, прожил два дня. В первый день его нецензурно разукрасили баллончиком, а на второй подожгли.

Без пяти семь по местному зареченскому времени в инспекцию зашла конопатая особа лет двадцати пяти, с легкой сутулостью. Подобная обычно бывает у пианисток, сидящих по восемь часов за пианино. Ее гардероб указывал на принадлежность к нижнему сословию. Все скромно, без бутикового гламура. Она постучалась в первую комнату, после чего приоткрыла дверь и заглянула внутрь.