Юрий Перов - Косвенные улики (сборник)

С такими мыслями я дошел до Овражного переулка. Мы долго и тщательно, метр за метром, осматривали проезжую часть переулка. В прошлом году от весенних и осенних распутиц на всех улицах и переулках было сделано шлаковое покрытие. За год шлак утрамбовался, осел, стал твердым и ровным, как асфальт. Обнаружить какие-либо следы на таком грунте было совершенно невозможно. Я посветил через низкие заборы в палисадники соседних домов. И там никаких свежих следов не было видно. Ничего.

Потом стал искать пулю. Ведь она прошла насквозь, значит, должна быть здесь, недалеко, где-нибудь метрах в десяти – двенадцати. Никитин убит из охотничьего ружья, в этом нет никакого сомнения. Боевое оружие не оставит такой страшной раны. Может, выходное отверстие и будет большим, но входное должно быть только чуть-чуть побольше самой пули. Охотничьи ружья стреляют пулей метров на сто – сто пятьдесят. А если пуля прошла сквозь череп, деформировалась, потеряла свои аэродинамические качества, значит, улететь далеко не могла. Значит, где-то здесь.

И я снова метр за метром осветил всю проезжую часть. Внезапно, шагах в десяти – двенадцати от того места, где был найден труп, луч моего фонарика выхватил из общего темного фона дороги какой-то блестящий предмет. Я присел на корточки и поднес фонарик мой к земле. Это был свинец. Небольшая клякса свинца. Он блестел, как будто его только что расплавили и капнули им на дорогу. Я невольно с осторожностью поднес к нему руку, словно боялся обжечься. Свинец был, конечно, холодный. Я аккуратно взял его кончиками пальцев за края. На том месте, где он лежал, сделал отметину щепкой. Этого мне показалось мало. Тогда я нашел обломок кирпича и, расковыряв щепкой слежавшийся шлак, каблуком вогнал кирпич в ямку. Осветил отметину фонарем. Красный кирпич был хорошо виден на шлаке.

Возвращаясь в отделение, думал, что проверка ружей ничего не даст. Охотничий сезон начался две недели назад, и ружья почти у всех городских охотников хоть раз, да уже стреляли в этом году. Но ничего, можно будет поразмышлять над списком. Может быть, что-нибудь и придумаем.

В отделении Дыбенко разговаривал со свидетелями, которые видели Никитина в Доме культуры. Они пришли сами вслед за машиной. Я так и думал, что придут.

Настасья Николаевна сидела в сторонке, на табуретке, около самой двери, и держала мокрый платок у глаз. Ее трясло, и я видел, как ее локти тихонько бьются о стену. Агеев стоял около нее и поглаживал по плечу, что-то шептал бледными губами. На его осунувшемся лице как-то очень отчетливо и угрюмо проступала черная жесткая щетина.

Я сел около стола, сбоку от Дыбенко, и стал слушать. Говорил начальник посудомоечного цеха Афонин, старик, ему уже давно пора на пенсию, но он все еще продолжает работать по причине «довольно сносного», по его словам, здоровья и еще потому, что на пенсии он не знал бы, чем заняться. Никакой другой страсти, кроме работы, он не имеет. Зато на заводе неистов, трудолюбив и упорен необыкновенно.

– …Мы с ним раскланялись, и я с супругой пошел в буфет пить воду – лимонад, а супруга – чтобы съесть пирожное.

– Вы конкретнее, пожалуйста, Фома Григорьевич, не отвлекайтесь, – перебил его Дыбенко.

– Я это для чего говорю? Чтобы знали – был трезв, значит, в своем уме и за свои слова отвечаю. После кино и выходили вместе; он сидел через два ряда, а на выходе встретились. Потом супруга моя с подружкой остановилась, а я в стороне покурил. А Никитин Владимир Павлович пошел домой. Прямо так и пошел со всем народом.

– И больше вы его не видели?

– А когда ж тут видеть? Я еще и до дому не дошел, как бегут навстречу… Кричат – убили, убили… Я первым делом супругу домой отослал, до калитки отвел – и туда.

– Ничего подозрительного не заметили по дороге? – спросил Дыбенко.

Фома Григорьевич вытащил темно-синий носовой платок и долго сморкался. Потом вытер глаза.

– А что я мог увидеть подозрительного? Какое тут подозрение, когда был человек и нет его без всяких подозрений?

– Может быть, что-нибудь необычное? – настаивал Дыбенко.

– Что уж там необычное? Все как всегда. Ничего и никого, кроме Егора Власова, не видел. Да, вернее, и видел-то не я, а наш шофер Куприянов Николай Васильевич. Это когда мы шли уже туда, в Овражный. Он еще сказал: «Смотри, – говорит, – Фома Григорьевич, Егора-то нашего где-то черти шатают. Только домой вломился. Обычно он в это время уже в лежку лежит, а сейчас еще на ногах. Прямо чудеса…» Мы аккурат мимо его дома проходили. Да вы знаете, он живет на углу Первомайской и Керосинного, четвертый переулок от площади…