Жан-Кристоф Гранже - Конго Реквием

Где Лоик? В сумерках больничной палаты Эрван продолжал задавать себе вопросы. Невозможно вспомнить, должен был брат зайти сегодня вечером или нет. Никаких причин для волнения: братец явится завтра, бодрячком, с новым для него выражением родственного участия на физиономии. Но Виар с пособниками все еще рыскал вокруг, а у него не было уверенности в душевном равновесии Лоика. После стольких лет уязвимости это внезапное превращение в железного человека могло таить в себе неминуемую депрессию или взрыв рассудка. Своего рода «декомпенсацию», как говорили в Вильжюифе…

На самом деле то, что его беспокоило, лежало куда глубже. В своих химических грезах Эрван беспрестанно прокручивал всю историю – тот лабиринт, где он так часто путался. Отныне все было закончено, но некая тень по-прежнему витала. Он снова видел строчки из своих тетрадей, перебирал факты, анализировал мотивы, и тревога только возрастала. Во-первых, потому, что алкалоид мешал строгости рассуждений. Во-вторых, потому, что он оставался неподвижным в кровати. А еще потому, что какая-то деталь не состыковывалась. Элемент, который он не мог нащупать, нес в себе скрытый изъян.

Он с трудом шевельнулся. Под повязками было невыносимо жарко. Где Лоик? Что он вбил себе в голову? Что еще пошло наперекосяк в этом расследовании? Он попытался приподняться, и его пронзила острая боль. Возможно, из-за ран. А возможно, из-за уверенности: брат, читая тетради, нашел ту самую песчинку.

И решил сам свести счеты.

По спине побежала струйка пота. Перед глазами поплыли образы вулкана, раскаленной лавы, жидкого пекла. Он плавился на своей подушке, и мозг вытекал из ушей. Сосредоточься. Отследи каждую улику, каждое свидетельство, каждое действие. Найди прокол …

Мысли превратились в липкую грязь, которую ему не удавалось собрать в кучку. Тени, формы, подозрения, но ни одного четкого факта, никакой выпадающей детали. Путем сверхчеловеческого усилия он решился подробно разобрать всю историю, но в обратном порядке, начиная с конца. Сосредоточился на финальном допросе Жана-Луи Ласея – последней остановке перед зверским убийством на Бреа. Снова прокрутил все откровения психиатра, историю с вакциной и химическими опытами над сожженным мозгом Фарабо. Он…

Вдруг в глубине парилки что-то блеснуло. В завершение своих признаний Ласей упомянул об убийстве Кати Фонтана, утверждая, что это Фарабо ему рассказал: «Он говорил о молодой женщине, о свастике, которую ваш отец вырезал у нее на…» Эрван прервал его и пригрозил, что ударит, но пропустил главное: Тьерри Фарабо, возможно, мог рассказать психиатру историю Кати (по крайней мере, в том виде, в каком сам ее знал), но никоим образом не мог упомянуть о свастике, вырезанной на лбу.

По простой причине: эта деталь была ему неизвестна.

Никто не был в курсе существования этой отметины – Мэгги скрыла ее под увечьями, якобы нанесенными Человеком-гвоздем. Никто, кроме Грегуара Морвана, Мэгги и… Мишеля де Пернека.

Несмотря на морфин, Эрван сконцентрировался еще больше. Единственное предположение могло объяснить это несоответствие: Ласей и Мишель де Пернек – одно и то же лицо. Когда первый удар по тормозам миновал – нет, невозможно, слишком грубо, слишком безумно, – Эрван почувствовал, как открылся шлюз и на него хлынул поток совпадений и точек соприкосновения двух персонажей. Возраст, физический облик, профессия. Грегуар и Мэгги утверждали, что де Пернек продолжил свою карьеру в Бельгии и умер в девяностых годах, но что они, в сущности, могли знать?

У него закружилась голова. Эти усилия под наркотиком совершенно его опустошили. Невозможно предвидеть все последствия такого сценария. Долгосрочная месть. Исследования, которые под прикрытием научного прогресса преследовали иную цель: возрождение Фарабо и уничтожение клана Морванов.

Мысль свести счеты с Ласеем всегда грела ему сердце, но сейчас, прикованный к кровати, что он мог сделать? А главное, что задумал противник? Если он правильно все понял, если де Пернек и Ласей один и тот же человек, предполагает ли это, что грядет последнее действие? Новая ловушка?

Эта мысль навела на другую: он сказал себе, что между двумя мужчинами есть различие, и крайне существенное: де Пернек был трусом, который никогда не мог перейти к действию (это Мэгги разделала Кати), Ласей же, напротив, был крепким орешком, не боящимся физического насилия. Как объяснить подобную перемену? Может, он закалился с возрастом? А может, принимал наркотик или какой-то препарат собственного изобретения?