Зигмунт Милошевский - Увязнуть в паутине

— Ну почему бы тебе не сказать прямо, чтобы я сделал тебе кофе? — спросил он с претензией.

— Потому что себе я и сама могу сделать, — слова жены были едва различимы, — не хочу морочить тебе голову.

Шацкий в театральном жесте вознес взгляд к потолку. Хелька рассмеялась.

— Но ведь ты же всегда так говоришь, а кофе все равно делаю тебе я!

— Можешь не делать. Я ведь прошу тебя только поставить воду.

Шацкий отлил, заварил жене кофе, пытаясь не глядеть на кучу грязной посуды в раковине. Это же четверть часа мытья, если желает сделать обещанный завтрак. Боже, как же он устал. Вместо того, чтобы дрыхнуть до полудня, а потом пялиться в телевизор, как все остальные мужики в этой патриархальной стране, он строит из себя супер-мужа и супер-отца.

Вероника вылезла, наконец-то, из постели и теперь стояла в прихожей, критично приглядываясь в зеркале. Теодор и сам присмотрелся к ней критично. Нет, сексуальной та была всегда, но на модель никогда не походила. И все равно, трудно найти объяснение второму подбородку и жирку спереди и сзади. А тут еще эта футболка. Он не требовал, чтобы жена всякий день спала в тюлях и кружевах, но, черт подери, ну чего она все время таскает эту футболку с выцветшей надписью «Disco fun», родом, похоже, из времен посылок с подарками! Он подал жене чашку с кофе. В ответ Вероника поглядела на мужа подпухшими глазами и почесала себя под грудью. Сказала спасибо, инстинктивно чмокнула в нос и отправилась под душ.

Шацкий вздохнул, пригладил ладонью белые, словно молоко, волосы и пошел на кухню.

«Так, а на самом деле, чего мне нужно?» — подумал он, пытаясь вытащить губку из-под грязных тарелок. Приготовление кофе — это один момент, мытье посуды — момент второй, завтрак — третий. Несчастные полчаса, и все будут счастливы. Еще более устало он подумал о всем том времени, которое проходило для него сквозь пальцы. Стояние в пробках, тысячи пустых часов в суде, бессмысленная трата времени на работе, когда, самое большее, он мог раскладывать пасьянс, ожидание чего-то, ожидание кого-то, ожидание ожидания. Ожидание — как отмазка, чтобы абсолютно ничего не делать. Вот передовик Гурник отдохнул лучше меня, жаловался он про себя, пытаясь пристроить в сушилке стакан, для которого там не было места. Ну почему он раньше не убрал сухую посуду? Черт бы ее всю побрал! Неужто для всех остальных жизнь — это тоже такая же мука?

Позвонил телефон. Трубку сняла Хеля. Шацкий слушал разговор, направляясь в комнату и вытирая руки тряпкой.

— Папа дома, но он подойти не может, потому что он моет посуду и жарит всем нам яичницу…

Теодор забрал трубку из руки дочери.

— Шацкий. Слушаю?

— Добрый день, пан прокурор. Не хочу пана беспокоить, только яичницу вы уже сегодня никому не пожарите. Разве что на ужин, — услышал он с другой стороны линии знакомый, говорящий с восточным распевом голос Олега Кузнецова из полицейского участка на Вильчей.

— Олег, умоляю, только не это.

— Это не я, пан прокурор, это город вас призывает.

Огромный, старый ситроен плыл под опорой Швентокшижского моста с грацией, которой ему могли позавидовать многие автомобили, появляющиеся на том же мосту в качестве нахального product placement в польских романтических комедиях. Вполне возможно, что этот Пискорский [8] Скорее всего, имеется в виду Павел Пискорский, мэр Варшавы в 1999–2002 годах (Швентокшыжский мост был открыт в 2000 году); в 2007 году был обвинен в получении прибыли от незаконной собственности. Выступал со стороны «Гражданской Платформы», противников «Права и Справедливости» Ярослава Качинского (Kaczora — Селезня). — Прим. перевод. и махинатор, подумал Шацкий, но два моста ведь стоят. При Селезне никто и подумать не мог, чтобы отважиться принять решение о подобной инвестиции.

Тем более, перед выборами, Вероника была юристом в мэрии и неоднократно рассказывала, как теперь принимаются решения. Так вот: на всякий пожарный их вообще не принимают.

Шацкий съехал на Повисле и — как обычно — облегченно вздохнул. Он был у себя! Уже десять лет жил на Праге [9] Район Варшавы на правом берегу Вислы. Долгое время (да и сейчас) считался «рассадником элемента». — Прим. перевод. и все еще не мог привыкнуть к смене обстановки. Он старался, но только новая малая родина обладала для него одним достоинством — она располагалась близко от Варшавы. Сейчас же проехал мимо театра «Атенеум», [10] Театр находится в варшавском районе Повисле, в «Доме железнодорожника» — здании, построенном в 1928 году. Основателем театра был Стефан Ярач, великий польский актер и режиссер, называемый «бунтовщиком и мечтателем». Несмотря на отсутствие государственных субсидий и сильной конкуренции других театров, Ярач не отказался от своих художественных амбиций. Театр приобрел общенациональную известность. Послевоенный «Атенеум» — это эпоха Януша Варминьского, в течение 44 лет он создавал коллектив театра и его репертуар. Почти все известные актеры послевоенного польского театра выступали в «Атенеум» Януша Варминьского. Почти все известные польские режиссеры работали с ним. Многие молодые драматурги, режиссеры, актеры делали в театре свои первые шаги. После смерти Варминьского в 1996 году художественным руководителем театра стал Густав Холоубек, который продолжал важнейшие традиции «Атенеума»: труппа из самых талантливых актёров. где когда-то влюбился в Антигону в Нью-Йорке; [11] «Антигона в Нью-Йорке» — пьеса Януша Гловацкого. Герои пьесы — эмигранты-бомжи еврей из России Саша, поляк Блошка и пуэрториканка Анита оказались на нижайшей ступеньке нью-йоркского дна. Они ведут нищенское существование под открытым небом, любыми способами зарабатывая на жизнь. Каждый из героев добровольно выбрал путь бродяги-эмигранта, у каждого из них были на это свои причины. У каждого есть своя заветная мечта — вернуться назад. На ассоциативном уровне сценическое произведение вызывает самые разные размышления и чувства. Это и размышления про драматизм жизни эмигрантов, и утверждение высокого достоинства человека, даже, когда он оказался на самом дне, и осмысление свободы, как философской категории, которая не зависит от внешних обстоятельств, а определяется внутренним состоянием души. роддом, в котором появился на свет; спортивный центр, где учился играть в теннис; парк у здания парламента, где бесился с братом на санках; бассейн, в котором научился плавать и подцепил грибок. Сейчас он был в центре, в центре собственного города, в центре собственной страны, в центре своей жизни. Самой гадкой, которую только можно представить, axis mundi (ось мира — лат.).