Николай Леонов - Пир во время чумы - повести

— Это точно. — Станислав припарковал машину у подъезда Гурова. — Каждый раз останавливаю и думаю: угонят…

— Не думай. — Гуров кивнул на двух парней, которые неподалеку торговали маслами, лаками и прочей дребеденью по уходу за машинами. — Я им выбил это место, а без их разрешения не тронут ни одну машину в округе.

— Ты обыкновенный мафиози.

— И ты данный факт установил на третьем десятке лет знакомства? Значит, ты не сыщик, а заурядный фраер.

Гуров открыл дверь подъезда, пропустил друга. Они вошли в лифт. На условный звонок Мария открыла почти мгновенно, чмокнула мужа в щеку.

— Привет, Стас! — сказала очень громко. — Проходите на кухню. — И убежала в спальню приводить себя в порядок.

Гуров начал накрывать на стол. Кухня была просторная — этакая кухня-столовая. Хозяин расставил тарелки, разложил приборы. Достал из холодильника сыр и колбасу, бутылку водки, показал на нее Стасу.

— По одной, чисто символически.

— Знаю я вашу символику, — со смехом произнесла Мария, появляясь в кухне.

На ней был джинсовый костюм, подчеркивавший тонкую талию и иные достоинства ее великолепной фигуры.

— Стасик, рада тебя видеть, пропал, словно избегаешь меня.

— Он тебя боится, — наябедничал Гуров.

— Здоровые инстинкты. — Мария нарезала сыр, разложила на тарелке. — Наливайте, чего тянете, и колитесь: куда и надолго ли?

— По России, на неделю-две, — ответил Гуров.

— Два важняка разом, по-моему, такого еще не бывало. — Мария пристально посмотрела на мужа. — Будете стрелять?

— Маша! — Гуров едва не пролил водку. — Мы никогда не стреляем, только отстреливаемся.

— Старова небось? Да что это я — все равно не скажете!

— По Старовой работают в Москве и Петербурге, а мы едем в глухомань, — сказал Гуров.

— Хороши наши правители, — усмехнулся Станислав. — О Президенте не говорю — с больного человека какой спрос? Но Премьер! Вчера по ящику на встрече с силовиками выдает: «Я требую покончить с преступностью и коррупцией. Сегодня, когда произошел такой обвал…» и так далее. Лев Иванович, вот ты нам скажи, когда произошел такой обвал?

— Когда?.. — Гуров потер переносицу. — Думаю, серьезно началось в день ввода наших танков в Грозный. Двигается по нарастающей — и конца не видно. Все у нас кончается, всего маловато, а патроны всегда в достатке.

— Лева, давно хочу спросить: как ты относишься к Березовскому? — рассеянно произнесла Мария, взяла рюмку. Встала, вдруг посерьезнев.

Сыщики тоже поднялись.

— Светлая ей память. Думаю, хорошая женщина была, — вздохнула Мария.

— Много хороших людей погибло в последнее время, — сказал Гуров. — Я не только об отце Мене, Диме Холодове, Листьеве, вот теперь о Галине Старовой… Каждый человек — целый мир. Нас держат за руки и плюются в лицо лозунгами. Все! Выпили и замолчали.

После долгой паузы Гуров вздохнул:

— Как я отношусь к Березовскому? Да никак. Какая у нас о нем информация? Очень умный, хитрый финансист и политик, следовательно, чистоплотен… по обстоятельствам. Когда нужно — совестливый, а потребуется — так безжалостный и коварный. Я бы с ним рюмку не поднял!

— Тебе и не грозит. — Мария попросила Гурова налить по второй, заметила протестующий жест Станислава, резко сказала: — У жен свои права. Думаешь, Стас, ждать тебя очень интересно? Я пью за ваших жен, мальчики, за женское терпение и умение прощать.

Мыли посуду, говорили о постороннем. Мария рассказала об очередной премьере в театре, скромно заметив, что, кроме дьявольски красивой примадонны, смотреть в ней нечего.

Стас осмелел и спросил:

— Мария, а тебе не противно, что сотни мужиков разглядывают тебя и, как это сказать, с совершенно определенными мыслями?

— Профессия, привыкла. — Она рассмеялась. — Признаюсь, Стас, недавно играла на подмену, подруга заболела. А эта героиня — дурнушка. Я выхожу, зал не реагирует, проходит несколько минут, играю во всю силу — тот же эффект. Переживания мои никого не интересуют. Цветов не дарят, взглядом мажут… Я ужасно расстроилась. Понимаю, что дура, а сделать ничего не могу.

— Из тебя можно сделать некрасивую женщину? — удивился Станислав.

— Запросто, даже без грима.

Мария, расставив вымытую посуду, повернулась, и Стас увидел другого человека. Актриса ничего не делала с лицом, но оно разительно изменилось — глаза потухли, стали маленькими, бесцветными, один глаз слезился, движения стали неловкими, угловатыми, грудь как бы исчезла, а живот выпятился. Тяжело задышав, она спросила: