Сергей Высоцкий: Крутой поворот. Повести

Село лежало во тьме. Лишь в здании военкомата на первом этаже горел свет. Гаврилов поторопился побыстрее пройти улицей - мало ли кто встретится - и только раз оглянулся. С плотины.

Двадцать пять километров до станции Верещагино он одолел к утру. Дорога была пустынной, темной. В лесу Гаврилову стало страшно. Особенно когда шел мимо разрушенного кирпичного дома - в селе рассказывали много историй о грабителях, которые вроде бы скрывались в нем.

Один раз Гаврилову почудился волчий вой. Он долго прислушивался, но вой не повторился. Где-то на полпути, у Черного болота, ему повстречались мужики на телеге. Гаврилов свернул в лес - переждал, пока телега, поскрипывая на ухабах, не проехала.

Уже под утро, когда стало светать, услышал далекий гудок паровоза. Вздохнул с облегчением: «Верещагино. Теперь бы только попасть на поезд». А впереди была еще далекая дорога.

- Чего глазеешь, бродяга! Мотай, мотай отсюда, пока в милицию не сдал.

Гаврилов ушел.

Потом он встретил железнодорожника с чемоданчиком, который не торопясь шел по путям, напевая себе что-то под нос.

- Товарищ, - спросил его Гаврилов, волнуясь, - вы не машинист?

Железнодорожник остановился и улыбнулся.

- Машинист. А ты? Пассажир небось?

- Товарищ, - сказав Гаврилов. - Мне очень в Ленинград надо. Ну очень-очень… Я бы не стал просить… - Он сглотнул комок, подступивший к горлу, и почувствовал, что вот-вот заплачет, но не заплакал.

- В Ленинград… - удивился машинист. - Вон ты куда собрался. Эвакуированный? К матери? - Он подошел к Гаврилову, положил руку на плечо. - Да разве до Ленинграда доберешься нынче? Блокада же.

- Да я знаю, я знаю… - заторопился Гаврилов. И все-таки не выдержал - всхлипнул. - Мне бы только до Ладоги. Там я у военных попросился бы. Объяснил все. Они бы меня взяли! Они бы мне помогли!

- Вон ты какой… - удивился машинист. - Говоришь, надо очень. Глаза у тебя честные. Прямо глядишь. Наверное, надо. А то ведь время такое - кто только не шастает. Кто с добром, а кто и по злому делу.

Машинист говорил ласково, с участием, и Гаврилов решил: «Если спросит, зачем в Ленинград, - расскажу ему все». Но машинист не спросил, а сказал только:

- У меня-то, паря, в Пермь ездка - в другую сторону. Не то подбросил бы тебя до Котласа. Мы-то, пермяки, до Котласа водим. Там смена. Прямиком никто не идет. Да и заберет тебя милиция, паря, заберет…

Он снял свою фуражку, в раздумье почесал козырьком голову, словно что-то вспоминая.

- Нет, не припомню, кто на Котлас ведет сегодня. Не припомню… Да ты иди к сортировке, - машинист показал рукой, куда следовало идти Гаврилову, - там наши, верещагинские, формируют. Поспрошай, кто на Котлас. Если туго будет, скажи: Долгих послал, Трофим Игнатьич. Иди, иди, паря. Не робей. А мне на Пермь. Спешу.

Гаврилов с сожалением смотрел, как удалялся машинист, подтянутый, стройный. Только правую ногу чуть приволакивал. «Эх, невезуха, - подумал Гаврилов, - ну почему не он в сторону Котласа?! Уж он-то помог бы мне…»

Резкий гудок заставил его вздрогнуть.

Сквозняком, не останавливаясь на станции, не сбавляя хода, шел эшелон. С грохотом пронеслись мимо платформы с танками, теплушки с солдатами, вырвалась из окон и тут же оборвалась, растворилась в грохоте лихая песня. Эшелон промчался, оставив за собой легкий запах гари и мазута. «Вот бы мне к солдатам», - вздохнул Гаврилов и побрел к сортировке, куда указал ему машинист Долгих.

Взял Гаврилова с собой на паровоз седой, горбатый дед. «Дядей Лешей зови», - сказал он, когда Гаврилов спросил его имя и отчество. На вид дядя Леша был угрюм и диковат. И глаза жгучие, злые. Когда Гаврилов окликнул его, стоя у паровоза, то в первый момент решил, что этот горбун или обругает его, или даже побьет. Но горбун не побил и не обругал. Услышав про Долгих, он буркнул:

- Возьму до Кирова. Только на шаньги не рассчитывай. Жрать нечего. Калигу вареную с Прошкой вон едим.

- И то! - Из будки высунулась молодая чумазая личность. - Чем калижка не еда? Цинготить не будешь!..

- Да у меня есть сухари, - не веря еще в удачу, обрадованно сказал Гаврилов.

Словно зачарованный, смотрел он, как кидает кочегар Прошка колотые метровые поленья в топку, прислушивался к гудению огня, разглядывал приборы. Дядя Леша посадил его в углу на откидную железную скамеечку, и Гаврилов, съежившись, чтобы занимать как можно меньше места, забыв про бессонную ночь, про все волнения, сидел, счастливый оттого, что несется вперед на этом огромном, гудящем паровозе… Он рассказал дяде Леше и Прошке, что хочет добраться до Ленинграда.