Татьяна Степанова - Грехи и мифы Патриарших прудов

Но все же и они как-то жили — так думала Сусанна, вздыхая. И они имели мечты — построить на участке баньку, сделать ремонт в хрущобе, купить в кредит новый холодильник, взять опять же в кредит в банке пять тысяч рублей и купить билет на Стаса Михайлова, на народный корпоратив.

И когда даже эти нехитрые радости словно ножницами отрезало, то… То все смешалось, все пошло пузырями, словно в гниющем болоте. И эти пузыри лопались с невероятным треском в соцсетях, порождая скандалы и склоки, от которых уже не было сил.

Сил не было — правда. В этом Сусанна Папинака не лукавила, в одном этом. Смотреть на все это. Как гаснут яркие взоры тех, кто когда-то строил великие бизнес-планы, стараясь облапошить как можно больше доверчивых лохов. Кто грезил о стартапах и своем маленьком бизнесе. Кто ездил «байером» за рубеж и закупался новинками и стебными дизайнерскими шмотками, на которые устанавливал тройную цену в бутиках на Никитском бульваре.

Какие стартапы, когда все дерзкие начинания в последние годы сводятся к открытию котла с вьетнамским супом Фо на рынке — этакого огромного котла на десять ведер, в котором плавают, варятся говяжьи мослы без мяса, и за этим бурым бульоном с лапшой на рынке, гордо именуемым «фудкором», стоит длинная очередь с глиняными мисками, состоящая из менеджеров средней руки из окрестных офисов? И этот мосластый вьетнамский суп Фо — наследие вьетнамской войны семидесятых, когда не было ни мяса, ни вообще никакой жратвы, только кости, кости, кости, — столичная тусовка находит вкусным, и о нем даже пишут в Интернете статьи кулинарные критики. Это после «Варваров»-то знаменитых, это после кулинарных изысков Анатолия Комма, Новикова, о которых так любила посудачить и сходить попробовать в ресторан сытая, закормленная до ушей Москва!

И если все это даже не кризис, а «новая экономическая реальность», как бубнят по телевизору, то к чему еще следует привыкать? Так думала Сусанна Папинака, не желавшая больше просыпаться по утрам.

Когда из всех щелей как тараканы повылезли разные толкователи-пропагандисты-политологи, шипящие: «Кому не нравятся наши ценности, то вот чемодан, самолет, поезд и…»

И что?

А если не уедут?

Сусанне всегда в такие моменты вспоминался ее прадед Ефим Папинака — жертва шайки гипнотизеров на Патриарших, прототип персонажей романа Булгакова. Он, оказавшийся в поезде в состоянии кататонической каталепсии, вызванной гипнозом или каталептической кататонии… как правильно? Напрасно он из нее вышел, бедолага! Не вышел бы, остался бы под гипнозом, миновал бы его расстрел тридцать седьмого.

Ну, положим, прадеду Фиме некуда было податься тогда, ни в какое зарубежье. А сейчас многие знакомцы Сусанны, да и просто незнакомцы, втихую сваливали. Пройдите вечером, часиков этак в восемь, по Поварской, Остоженке, Пречистенке, по Гранатному и Молочному переулкам, да и тут, по Малой Бронной, по Спиридоновке — увидите сами: целые этажи в домах темные. Темные-темные окна пустых квартир, состоятельные владельцы которых перебрались кто куда. Туда, где лучше. Туда, где не шипят, как змеи в унитазе: «Кому не нравятся наши, то…»

Наши-ваши… Сусанна чувствовали себя больной от всего этого. И от перехлестывающей через край волны всеобщего пресмыкательства и раболепия. И от охватившей всех тяжкой смутной тайной безысходной тоски и апатии.

Когда все говорят, пишут, снимают лишь о прошлом, о былом — как там оно все варилось-клубилось при совке, при шестидесятниках и Белле Ахмадулиной, до революции при Фандорине, при царе Грозном, при царе Темном, при Тушинском воре, при узурпаторе Шемяке, при князе Красно Солнышко, при варягах, при царе Горохе, при царе Берендее, — там, во тьме веков, словно будущего нет.

Когда огромный, пестрый, многоликий и сложный мир словно перестал существовать, а все бытие замкнулось как в ореховой скорлупе — даже не города, не улицы, а маленькой душной квартиры…

Когда из всех книг в магазине читатели пришибленно выбирают какую-то «кототерапию» и бездумные картинки-раскраски, чтобы даже не елозить взглядом по строчкам, не складывать буковки в слова, не читать, а просто машинально раскрашивать, раскрашивать, как робот, в разные цвета этот мир, ставший вдруг таким дорогим, чужим, враждебным, ставший совершенно не по карману…

Все это говорило о скрытой, затаенной трещине души и психики. О сломанной жизни, сломанной, словно сухая ветка порывом ветра.

Думая обо всем этом, Сусанна Папинака лелеяла и свою трещину в душе и лишь притворялась прежней. Такой, какой ее знали и помнили окружающие. Как и все вокруг, она очень изменилась за эти долгие поворотные три года.