Александр Горский - Полнолуние

Полковник вдруг осекся, Илья увидел, как на лице полковника появилось выражение дикого, отчего-то зачастую называемого животным, ужаса.

— Сынок, — простонал в телефонную трубку Кноль, — сына…

«Если решишь дождаться моего возвращения, тоже ничего страшного». Все ведь понятно. Да, ничего страшного не произойдет, если не считать страшным уже ставшее таким знакомым за последние несколько дней выражение разочарования на лице отца. Безмолвное. Без упречное — Да, именно так, «без упречное». Ведь безупречное — это то, к чему нет никаких упреков, а «без упречное» — это то, что само тебя не упрекает. Вот только и безо всяких упреков на душе становится так муторно, что хочется кричать. Кричать: «Нет, папа! Я тебя не разочарую! Посмотри, посмотри на меня еще раз. Посмотри, но только другим взглядом, так, чтобы я понял, что ты мною гордишься. Посмотри на меня…»

Вот только так ни разу крикнуть он и не смог. А отец, скользнув по нему грустным, разочарованным взглядом, молча уходил в свою комнату. Олег знал, что он там делает. Усевшись в кресло за письменным столом, отец придвигал к себе стоящую у него на столе фотографию, тот самый снимок, где их было все еще четверо, и так сидел, уставившись на него неподвижно. Почти неподвижно. Один раз Олег осмелился приоткрыть дверь кабинета и испугался. Испугался, увидев за спинкой кресла непривычно сгорбленную спину отца и его плечи. Мощные, широкие плечи мелко подрагивали, словно какой-то невидимый мучитель раз за разом пропускал сквозь них электрические разряды. Осторожно, стараясь не выдать себя и звуком, подросток прикрыл дверь и помчался в свою комнату, где, бросившись на кровать, зарыдал. Не сдерживаясь, во весь голос. Он знал, кто на самом деле был этим мучителем. Он сам. Только он. Ведь это из-за него пропала Алина. Если бы только он дал ей возможность в тот день дозаниматься до конца, ничего бы не произошло. Она бы не пошла к реке, в лес, к этому сто раз проклятому обрыву. А на улицах поселка ей никто и ничто угрожать не могло. Конечно же, виноват только он. Он сам это прекрасно понимает и понимал бы, даже без этого ужасного, невыносимого отцовского взгляда, который больше терпеть уже нет никаких сил.

— У меня мама была врачом. Хирургом, — на мгновение он поразился, до чего равнодушно, можно даже сказать безжизненно, звучит его собственный голос. — Вы понимаете, что это значит?

Даже если бы у кого-то из пленников появилось желание ответить, сделать этого никто из них точно не мог. Полосы широкого серебристого скотча надежно закрывали рот каждому.

— На самом деле ничего это не значит, — объяснил Олег. — Я не умею перевязывать раны, останавливать кровотечения и не знаю даже, что там еще надо уметь. Колоть адреналин в сердце? Вот этого тоже не умею. Единственное, что я знаю, — это то, что от кровопотери человек может умереть, причем достаточно быстро. Поэтому я не буду отрезать вам мизинец на левой руке или пальцы на ногах, а потом задавать вопросы. У меня, собственно, вопросов совсем мало. Что вы сделали с Алиной и кто из вас двоих это сделал? Ах да…

Шагнув вперед, Олег решительно сдернул полоску скотча с лица Рината, затем повторил процедуру с висящим рядом Михайловым.

— Теперь отвечать проще. Конечно, можно сразу начать кричать, вот только вас вряд ли кто-то здесь услышит. Наши гаражи в стороне от остальных стоят, так что мимо случайно никто не пройдет, можете не надеяться. Итак, я повторяю вопрос: что с Алиной?

— Пацан, ты не понимаешь, во что ввязался, — прохрипел Ринат, отчаянно дернувшись в тщетной попытке вырваться из веревочных петель, стягивающих ему руки, — ты же сам себе сейчас всю жизнь искалечишь.

— Я? Себе? — Олег улыбнулся, почувствовав, как в голосе зазвучали снисходительные интонации отца. — Мне кажется, сейчас речь вовсе не обо мне. Вот смотрите, сейчас я покажу вам.

Отойдя к стене, подросток взял в руку лежавшую на верстаке монтировку и медленно, почти крадучись, вернулся обратно.

«Да у них вся семья сумасшедшие!» — успел подумать Ринат за мгновение до того, как острая боль в перебитой лодыжке пронзила все его тело и ворвалась в мозг.

— Вот видите, речь вовсе не обо мне! — Олег несколько мгновений рассматривал отчаянно извивающееся тело, затем повернулся к Михайлову: — Теперь вы.

— Олежа! Что ты делаешь, Олежа! — отчаянно завопил Михайлов. — Ты же знаешь меня, я же не мог…

Описав широкую дугу, кусок металла врезался в человеческую плоть, пленник закричал еще громче.