Франк Тилье - Жил-был раз, жил-был два

— В ее деле друг за другом сменились четыре следователя, десятки дознавателей, и все обломали себе зубы. Расследование закрыли в октябре пятнадцатого, сославшись на сто семьдесят пятую статью Уголовно-процессуального кодекса. Несколько строк, дающие право судейским чиновникам похоронить вас живьем; они просто переворачивают страницу, и вы ничего не можете поделать. Это стало для нас как удар ножом в и без того кровоточащую рану. Это просто-напросто означало, что с точки зрения юстиции наша дочь больше не существует. Как потерянная вещь.

Четыре года процессуальных действий, и вот все кончено. Габриэль по-прежнему не представлял, как он смог это пережить. Он кивнул, показывая, что понимает:

— Значит, расследование ничего не дало… Ни единого серьезного следа?

— Ни черта. Они опросили одного или двух свидетелей, которые действительно видели в тот вечер кого-то, бегущего по набережной с мигающим фонариком, и ничего больше. Было холодно, темно, падал этот проклятый мокрый снег. Сначала копы предположили случайное падение в Луару; они прочесали берега на километры и километры, много дней обследовали абсолютно все рукава и притоки, но тела так и не выловили…

Она обреченно покачала головой:

— Самое страшное — это не знать, что произошло. Несчастный случай? Убийство? Похищение? Ей причинили зло? Мы так и не получили никакого ответа. Те, кто отнимает наших детей, становятся могильщиками нашего существования.

Она поднесла стакан к губам и выпила содержимое залпом. При всем кошмаре случившегося у Габриэля и его команды оставалась, по крайней мере, хоть какая-то малость — Ванда Гершвиц, серый «форд», но в случае Матильды пустота была всепоглощающей.

— Она всегда выбирала один и тот же маршрут? — спросил он. — Я имею в виду, для бега.

— Что у вас за дурацкие вопросы? Какая разница, бегала она по одному маршруту или нет? Чего вы, в конце концов, хотите? Мы никогда не бывали у вас в Савойе. Пятьсот километров и три года разделяют эти исчезновения. У моей дочери и вашей не было ничего общего, кроме спорта, какие уж тут точки соприкосновения. Мы с вами и виделись-то всего-навсего четыре раза, и вы даже не помните про незабудки, которые мы сажали… Так что это за штуковина у вас в мозгу, которая привела вас ко мне? Что вы обнаружили?

Габриэль раздул опасное пламя во взгляде матери Матильды. Он уже сожалел, что явился сюда копаться в грязном белье прошлого. Искать здесь было нечего; ничто не могло объяснить ни адресованную Солене просьбу о сравнении профилей ДНК двух девушек, ни его ночной кошмар. Он встал, чувствуя себя неловко:

— Мне очень жаль, что я вас побеспокоил.

Жозиана Лурмель тоже поднялась:

— Ну да, вам жаль. Всем очень жаль.

Она пошла на кухню и записала номер телефона на листочке с клейкой полоской. Вложила бумажку в протянутую ладонь Габриэля и сомкнула его пальцы, накрыв его руку своей, прежде чем взглянуть в глаза стоящего напротив нее мужчины. Сжала свои тонкие пальцы чуть сильнее, пока странный жар поднимался из ее живота и учащался пульс.

— Останьтесь еще ненадолго, если хотите. Мы могли бы поговорить.

— Я должен вернуться к себе…

Она смущенно убрала руку:

— Конечно, но позвоните мне в любое время. Если вы получите какую-либо информацию, если найдете хоть что-то, касающееся моей дочери, я хочу, чтобы вы мне это сказали. Не бросайте меня, ладно? Умоляю, вытащите меня из этого ада.

Габриэль убрал бумажку поглубже в карман, взволнованный искрой, проскочившей между ними в эти краткие мгновения. Наконец он сделал несколько шагов к двери, но заметил фотографию, висевшую рядом с вешалкой у входа: Матильда, стоя в раздельном купальнике на бортике открытого бассейна, с широкой улыбкой позировала, сдвинув зеркальные очки и открыв очаровательное озорное личико. На загорелой коже левого бедра выделялось коричневое пятно. Габриэль подошел ближе.

— Это пятно… — бросил он, указывая пальцем. — Оно у нее с рождения?

Жозиана Лурмель с величайшей осторожностью сняла рамку со стены.

— Она очень любила фотографироваться, всегда принимала позы звезды. Здесь ей лет семнадцать. Кажется, это было в Порто-Веккьо… Порто-Веккьо, — вздохнула она. — Сегодня все кажется таким нереальным. Словно прошлого никогда не существовало. Но почему вас вдруг заинтересовало ее родимое пятно?

— Потому что… это навело на воспоминание. У моей дочери тоже было родимое пятно, — соврал он. — На правой лопатке. По форме напоминало Гваделупу. Вроде бабочки.