Франк Тилье - Жил-был раз, жил-был два

Он указал на шеренгу отвратительных маленьких кукол из джутовой ткани, марли и лейкопластыря, с обвязанными швейными нитками телами и темными провалами глаз, словно ведущих в пропасть; они были испачканы темной органической материей, землей, грязью, мелом…

— Он начал изготавливать их, когда я был ребенком. Его «куклы-трупы», как он их называл. Почему он это делал? Представления не имею, наверно, у него с головой тогда уже были проблемы. Я ненавидел эту комнату. Я был уверен, что по ночам куклы здесь двигаются и перемещают вещи. Разумеется, отец не делал ничего, чтобы меня успокоить, наоборот… Он рассказывает это в одной из своих первых книг, «Песчаные призраки»…

— Вы говорите о нем как о человеке холодном, лишенном чувств.

— А он таким и был. Я бы больше интересовал его мертвый, чем живой… Приведу простой пример: моя мать всегда говорила, что хотела бы быть похороненной на кладбище. Она была верующей католичкой, ходила к мессе каждое воскресенье. Отец ее кремировал, а потом я узнал, что он отправил ее пепел на анализ. Он попытался узнать, существует ли возможность определить, что это пепел человеческого существа. С того дня я его возненавидел.

Что за зловещий субъект был Калеб Траскман! Как можно пренебречь посмертной волей собственной жены, чтобы удовлетворить подобное любопытство?! Поля пробрала дрожь. Это место, где не было ни единой фотографии романиста, ни единой семейной памятной вещи, показалось ему еще более заледенелым. Так каким же человеком был Калеб Траскман?

Кабинет был просторным и внушительным, возможно, отделан ценными породами дерева, тщательно убран. Стопка белой бумаги, ручки на подставке, старинный глобус и светильник с абажуром, сделанным, кажется, из черепахового панциря. Траскман-сын снял часть книг с полки, и за ними показался приоткрытый сейф.

— Вот там и лежала «Последняя рукопись» вместе с письмами…

Поль подошел ближе. Сейф теперь был пуст. Напротив них, на стеллаже, книги по медицине, анатомии, криминалистике, по органической химии, энциклопедии монстров, хроники происшествий, книги о фильмах ужасов. Целая полка была посвящена искусству, живописи, и уже по обложкам было видно, что в очередной раз все альбомы были так или иначе связаны со смертью.

Поль повернулся к собеседнику. Вывел на экран мобильника картину с Жюли и Матильдой.

— Арвель Гаэка, или Анри Хмельник, вам его имя что-то говорит? Бельгийский художник. Он изображал изможденные лица вроде этих…

Траскман покачал головой:

— Сожалею.

Он стоял у круглого окна. Прожектор маяка проблесками высвечивал его черты, но глаза мужчины оставались в тени.

— Зато я могу дать вам то, за чем вы и приехали. То, что грызет меня уже несколько лет. Это больше, намного больше, чем простые фотографии трупов, развешенные по стенам…

Круазиль, бизнесмен, которого упомянула вдова, вложил значительные средства в коммерческую недвижимость, а в конце восьмидесятых еще и во французские виноградники, став таким образом мультимиллионером. Ему сейчас перевалило за семьдесят пять, но на покой он, похоже, пока не собирался. Поисковая система не выявила никаких связей между ним и Хмельником.

В своем смс Полю Габриэль остерегся сообщать, что собирается нанести небольшой ночной визит предпринимателю, а также посетить «Содебин». Он не мог допустить, чтобы юридические процедуры замедлили ход дела. Он желал продвигаться вперед в одиночку и чтобы никто не вставлял ему палки в колеса.

Дом Круазиля в сельской местности недалеко от Брюсселя был выдержан в более строгом стиле, нежели резиденция художника, — хотя выглядел не менее импозантно — и стоял уединенно, вдали от соседей, освещенный газовыми фонарями, разбросанными по обширному саду. Сегодня вечером в доме, очевидно, давали прием. Два «порше», один «ауди» и один «бентли» шириной с пакетбот были припаркованы на подъездной аллее.

Габриэль оставил машину у невысокой стены в самом центре имения и направился прямиком к входной двери, даже не одернув кожаную куртку. Он прекрасно отдавал себе отчет, что похож на сомнительного алкаша со своей помятой от усталости физиономией, но ему было плевать. Пришлось долго колотиться в дверь, прежде чем ему открыл Круазиль собственной персоной с сигарой в уголке рта. В костюме, с зализанными назад седыми волосами и курортным загаром. И вылупился на него блестящими глазами:

— Кто вы?

— Отец, который разыскивает свою дочь. Я хотел бы поговорить с вами об Анри Хмельнике.