Николай Черкашин - Дверь в стене тоннеля

– Угон личного автотранспорта.

– Ну а мне, орлы, мокруху клеют… Я вам вот что скажу. Все мы отсюда, конечно, выйдем. Тем более, что к полстолетию Победы кое-кому амнистия светит. Это я вам как бывший юрист говорю.

– Ты чего, из ментов, что ль? – насторожился Вова.

– Юрисконсультом в фирме работал.

– Ну, тогда ты Плевако! – уважительно протянул бывший боевой пловец, он же морской диверсант Вова.

– А чего тебя на авто потянуло? – усмехнулся Еремеев. – Угонял бы яхты или катера. Оно как-то поближе к основной профессии. Да и прибыльнее. Яхта знаешь сколько стоит?

– Сколько?

– Да столько же, сколько пять хороших «мерсов».

Вова задумался.

– Я сначала на мидиевой ферме под Феодосией работал…

– Ой, какой плов я из мидий делаю! – застонал Ереваныч.

– Да заткнись ты со своим пловом!

– Фу, Вовочка, как невежливо! – осадил его Еремеев. – Ты и в детстве такой был? Небось в няньку соской кидался?

– Я ж говорю, а он перебивает…

– Вот хрен я тебе дам своего плова попробовать! – окрысился бывший кок.

– Ша, ребята! – остановил их Еремеев. – Так мы никуда не уплывем. Давайте жить дружно! Тем более, что после СИЗО, после амнистии – вы же перворазники, надеюсь?..

– Ага, – подтвердил Вова.

– После выхода я беру вас к себе на пароход.

– То ты юрисконсульт, то ты капитан… – засомневался диверсант.

– Яхтенный капитан, – уточнил Еремеев. – Одно другому не мешает. И пароход у меня под парусами. И даже камбуз есть. Главное, нам здесь не потонуть. За друг друга держаться надо. Ну и я вам кое в чем помогу – по части тактики поведения на допросе.

В эту ночь они освободили себе на нижних нарах три «плацкарта» рядом. Никто и не пикнул, когда Вова, поигрывая татуированными бицепсами, бесцеремонно раздвинул чужие тюфяки. Еремеев лег в середину. Как ни странно, он засыпал в отличном расположении духа. СИЗО – это не бункер Гербария. Это раз. В камере у него своя команда, и он ее лидер, никто не заклюет. Это два. И три – перед глазами стоял мрак нового тоннеля, и снова надо было отыскивать дверь в его безнадежно глухой стене. А разве не этим он всю жизнь и занимался?

В ночной духоте под разносвистный храп двадцати мужских глоток ему снилась тишина сгоревшего Дома. Глубокая, долгая, чистая. Нервы, истрепанные Москвой, отходили в ней блаженно под шелковый трепет пламени в печи, под шум ветра в еловых лапах. Как Курск знаменит соловьями, Ростов – звонами, Абрамцево славилось тишиной.

Музыка Штрауса, втянутая в Дом по волноводам дедовского приемника, вплеталась в пляску огня на сосновых поленьях. Сначала отогревались стекла, потом настенные часы, сами собой пускаясь в ход, наконец, оживали мухи, зимовавшие в вате, проложенной между рамами. Дом наливался печным теплом и лунным светом.

…Вдруг проснешься посреди глухоманной ночи и услышишь звуки столетней давности – мельничный шум ветра в жесткой еловой хвое, собачий полнолунный вой, скрип печной дверки, звяканье кочерги, стеклянистый шорох древесных углей да тонкий трепет рвущегося пламени… А в окно из-под тяжелой еловой лапы зрит луна, и свет ее стекает отвесно по березовым стволам. И такая пронзительная тишина, что хочется заткнуть уши, чтобы хоть кровь в ушах прошумела.

Утром его вызвали на допрос. Еремеев с нескрываемым любопытством вглядывался в коллегу – массивного густобрового следователя по особо важным делам Сергея Сергеевича, как он представился, Бевза. Бевз с ходу стал брать быка за рога:

– В каких отношениях вы были с гражданином Ковальчуком?

– В служебных. Он начальник, я подчиненный.

– У вас были служебные конфликты?

– Нет. Сферы нашей деятельности почти не пересекались.

– А в личном плане?

– В неслужебное время мы не общались.

– А в каких отношениях он состоял с вашей женой?

– Это бестактный вопрос. Я отказываюсь на него отвечать.

– Вам придется на него ответить. Иначе я буду думать, что на Пироговском водохранилище произошел не несчастный случай, а имел место акт мести на почве ревности.

– У вас нет никаких оснований для подобной версии. Это было непредумышленное убийство по неосторожности самого пострадавшего и отчасти моей, как капитана. Я обязан был предупредить его о правилах безопасности пребывания на парусном судне.

Сергей Сергеевич бросил ручку и прошелся по кабинету, слегка припадая на левую ногу.

– Ну, хорошо, – вздохнул он, – вы сами не раз допрашивали… И знаете, что после первой же уличенной неправды теряется доверие ко всем остальным показаниям. И я его уже потерял. Вы сказали первую неправду.