Николай Черкашин - Дверь в стене тоннеля

Тем временем на столе появилось блюдо с дымящейся картошкой, бутылка «Московской» и, как ни отговаривался Еремеев, как ни ссылался на службу, скорый отъезд и прочие неотложные обстоятельства, стол быстро полнился нехитрой снедью, а комната – людьми. Пришел отец сержанта, такой же живой и скорый, как и сам Лозоходыч, мужичок, появилась и вдова – красивая рыжуха, и малец, что колотил за безрукого минера-страдальца костяшками домино, – сыном оказался.

Орест вдруг понял, что вся эта скоропалительная встреча была не так случайна, как можно было подумать, что готовились к ней все два года и теперь его принимают так, как будто с войны пришел наконец хозяин этих невзрачных апартаментов, глава этого дома, подмосковный шофер Виктор Ефремович Лозоходов.

И он принял эти не ему предназначавшиеся почести, ибо понял, что только с его приходом война для этой семьи окончилась раз и навсегда. И он до позднего вечера рассказывал им всем, каким отчаянно храбрым воином был сержант Лозоходов, какие подвиги совершал и когда впервые в жизни опьянел так, что едва смог подняться на ноги, вдруг враз протрезвел от ошеломительно горького открытия и сказал им всем тихо, но внятно:

– Ни одна альтхафенская тайна не стоит и пилотки с головы сержанта Лозоходова…

Через два дня после разгрома фирмы «Эвтанатос» на двадцатый этаж черкизовского небоскреба поднялись трое оперативников.

– Гражданин Еремеев? – осведомился старший. – Ознакомьтесь с ордером на обыск и постановлением на арест.

– В чем дело, ребята?

– Вы обвиняетесь в незаконном хранении оружия и убийстве гражданина Леона Игоревича Ковальчука.

Обыск, проведенный на квартире, ничего не дал. Дельфа заперли в ванной, и он чуть не выломал дверь.

– Все правильно, – сказал он на прощание Карине. – Капитан отвечает за все. Я потерял пассажира, мне и отвечать.

Еремеева отвезли в следственный изолятор на Матросской Тишине. Так началась его новая – пятая жизнь…

Едва за спиной лязгнула тюремная дверь, Еремеев с порога крикнул в битком набитую камеру:

– Бывшие моряки есть? Ко мне!

Он прокричал это так, как будто прямо сейчас готов был увести бывших моряков из камеры на корабль. Народ в СИЗО невеселый и необщительный – каждый в свою беду, в свою думу погружен. Это не лагерный барак со своей железной иерархией. Но и здесь, конечно, своя групповщина. Вон старожилы-паханы лучший угол на нарах заняли, кучкуются… Оттуда и насмешки полетели:

– Адмирал Нахимов прибыл!

– На параше плавать будет…

Еремеев стоял как командир на плацу, объявивший построение. Он обводил камеру глазами: не может быть, чтобы среди двух десятков российских мужиков не нашлось хотя бы одного моряка!

Нашлось!

С нижних нар поднялся детинушка лет тридцати с примятым боксерским носом и черными буклями длинных волос, разбросанных по голым плечам, на правом синела наколка – дельфин в прыжке, якорь и буквы «КСФ», разбросанные по остриям румбовой звезды.

– Ну, я моряк… А дальше что?

– Дальше потолкуем кое о чем…

Они отошли, ловя на себе любопытные взгляды, в самый малолюдный угол камеры.

– Олег! – протянул руку Еремеев.

– Вова, – мрачно прогудел длинновласый боксер.

– На северном флоте служил? – кивнул на наколку Еремеев, безошибочно расшифровав литеры «КСФ» как «краснознаменный северный флот», а дельфина как эмблему подводных сил. – На лодках?

– Сначала на лодках, потом в Медвежьей Губе…

– В боевых пловцах, что ли?

– Ну…

– То, что надо!

– А чего надо-то?

– Пока что надо держаться вместе… Вон смотри, к нам кто-то еще подгребает.

К ним подбирался низенький и полный лысый бородач лет под сорок, одетый в мятый серый костюм и некогда голубую рубашку, естественно, без галстука.

– Вы, что ль, моряков спрашивали?

– Мы. На чем ходил?

– На сейнерах. Коком.

– Где?

– В Югрыбфлоте. Под Африкой паслись.

– Звать-то тебя как?

– Юрий Иванович Козликов. Можно сокращенно – Ереваныч.

– А почему «Е», а не Ю-риваныч?

– Это меня так за анекдоты про армянское радио прозвали. Я их уйму знаю: армянское радио спрашивают, что будет, если…

– Погоди. Чего тебе тут шьют?

– Растрату. Я тут бухгалтером в одной фирме работал.

– Беда, коль сапоги начнет тачать пирожник… А ты, Вова, за что?