Геннадий Сорокин - Кочевая кровь [litres]

– Муж придет вечером, но это ничего не значит. У меня настроение уже не то. Отложим мероприятие на потом. На следующей неделе у тебя срочных конференций не предвидится?

– Я готов встретиться с тобой в любое время в любом месте, но лучше у меня дома.

– Конечно, лучше, – засмеялась она, – я уже дорогу к тебе знаю, с соседями познакомилась.

Я потянулся поцеловать ее, но Колосова оттолкнула меня.

– Все, Андрей, иди. Я собралась домашними делами заняться, сейчас будет ни то ни се. Жди моего звонка. На той неделе у меня два окна: в среду или в пятницу мы сможем встретиться.

Я все-таки поцеловал ее и только потом вышел за дверь. Идя в райотдел, я ликовал:

«Пошла, пошла вверх синусоида! В субботу я дам расклад по делу Меркушина, и все, гора с плеч! Живи, Андрюха, наслаждайся жизнью! Татьяна – просто прелесть! Была бы она липкой женщиной, я бы не отказался».

В четверг днем позвонила Наталья. Я сидел за столом, подписывал бумаги и поначалу слушал ее впол-уха. Она рассказала, как была у Меркушина в больнице, какие пылкие объяснения в любви выслушала от него.

– Чем дело-то закончилось? – устав слушать, спросил я.

– Я сказала ему правду, и он выпал в осадок, – усмехнулась Наталья. – Когда я уходила, Меркушин был в прострации. Я добила его, Андрей. Он плюнул мне в душу, растоптал мое самолюбие и получил то, что хотел. Не обвиняй меня в жестокости. Для меня он не больной беззащитный человек, а мой враг. Он подлец и подонок. Я сделала все правильно и ни о чем никогда не пожалею.

– Что же такого ты ему сказала? – безразлично поинтересовался я.

– То же самое, что могу сказать тебе: «Я не знаю, кто из вас отец ребенка: ты или Меркушин».

– Но-но, Наташа! – грубым тоном ответил я. – Меня в свои дела вплетать не надо. Я к твоему ребенку отношения не имею. Тебе Меркушин муж, с ним и разбирайся.

Телефонная трубка злодейски рассмеялась:

– Ты до девяти считать умеешь? Посчитай в обратном порядке от конца июля, что получится? Не припомнишь, чем мы занимались перед моей свадьбой?

– Ты специально это сделала? – спросил я явную ерунду.

– Ненавязчиво получилось. Ты, Андрюша, волосы на голове не рви, не переживай. Родится голубоглазый ребенок, я на тебя на алименты подавать не стану. С Меркушиным у меня все кончено, а ты мне как муж не подходишь. Я сама воспитаю ребенка, без твоего участия. Пока, дорогой! Меня в городе не ищи, я к маме погостить поеду.

В трубке раздались долгие гудки отбоя. Я тупо посмотрел на телефон, набрал ее номер. Ответа не было. Наталья не желала больше со мной разговаривать.

«Фигня какая-то, – подумал я. – Меркушинский это ребенок, я тут ни при чем».

Сам того не желая, я взял календарь, посчитал дни. Все совпадало.

«Мы не предохранялись в тот день, – вспомнил я. – Наташка сказала: «Не беспокойся, я не школьница, умею цикл высчитывать». Посчитала, ничего не скажешь!»

Движимый каким-то непонятным порывом, я сходил в соседний двор, посмотрел, как играют дети в песочнице, и чуть не завыл от отчаяния.

«Родится голубоглазый ребенок и мне всю жизнь перевернет! От алиментов я откручусь, на момент зачатия я не вел с Наташкой совместного хозяйства и жениться на ней не обещал. Юридически отцом ребенка будет Меркушин, тут меня любой суд поддержит… А кроме суда, будет ребеночек с голубыми глазами, он вырастет и скажет: «Ну и мразь же ты, папаша! Как же ты, подонок, посмел мою маму одну оставить?» И мне нечего будет ему сказать. Как я объясню ребенку, что у меня с его матерью биоэнергетика не совпадает, что я не люблю ее и не желаю быть ее мужем? Меня впереди ждет встреча с липучей женщиной, а Наташка мне своего ребенка подсовывает. Ну не свинство ли? Чего ей с Меркушиным не жилось? Родился бы голубоглазый ребенок, навешала бы Лене лапши на уши, и он бы поверил, что закон Менделя не всегда действует. У тещи же глаза разные, у самой Наташки глаза не понять в кого. Не в отца, это точно. Он, как и я, был голубоглазым. Маринка голубоглазая. Петр. Одна Наталья в семье кареглазая. Я пока у тещи глаза не увидел, думал, что она Наташку нагуляла где-то».

Насмотревшись на детей, я пошел в райотдел.

«Еще не все потеряно, – успокаивал я себя. – У меня и у Меркушина шансы стать отцом поровну… А вдруг в этой пьесе участвует еще кто-то? Нет, зря я про Наташку плохо думаю. Не потаскуха она, ни в коем разе. Со мной у нее был всплеск души, прощание с увядшей любовью. Не было между нами третьего мужика, только я и Меркушин. Вот кому не позавидуешь! Здоровья нет, работы нет, жены, которая могла бы поддержать в трудную минуту, тоже нет. Ребенок, на которого он сделал ставку, и то не его. А чей? Мой, что ли? То-то теща увещевала: «Не бросай Наташу!» Я бы не бросил, да вот жить с ней не смогу. Жить без любви ради общего ребенка – это условность. Я враг условностей. Пока враг. Запищит ребеночек, протянет ручки, и то, что было условностью, станет осознанной необходимостью».