Стефан Анхем - Жертва без лица. Девятая могила

– Ты сказал «смешной»? – переспросила Лилья, уводя круассан прямо у него из-под носа.

– Я еще не закончил, – Утес проводил круассан Лильи взглядом. – Это якобы случилось в 1998 году. Я спросил, почему он еще тогда не заявил об этом в полицию, на что он ответил, что после изнасилования заработал себе геморрой и стыдился рассказывать это полиции. – Утес так засмеялся, что у него затрясся весь живот.

Лилья обменялась взглядами с Тувессон и Муландером. Все трое изо всех сил старались не рассмеяться.

– А что заставило его рассказать об этом сейчас? – поинтересовалась Тувессон.

– Насколько я понял, только сейчас он стал проходить.

– Геморрой? – спросила Лилья, и когда Утес кивнул, она больше не смогла сдержаться.

– А Линкерт Перссон – он ничего не сообщал? – спросил Муландер.

– Линкан? Как раз собирался о нем рассказать. Он утверждает, что точно знает, где находится преступник.

– Вот как? – удивилась Лилья.

– А он сказал, как об этом узнал?

– Конечно. Как всегда, у него есть своя собственная уникальная версия, которая приблизительно сводится к тому, что Клаес вынашивал план мести еще в школьные годы и что все можно прочесть в граффити на стенах. Поэтому он считает, что мы должны дать ему возможность собрать и расшифровать все граффити в различных туалетах школы во Фредриксдале.

Все замолчали. Никто, похоже, не знал, что сказать. В полиции Хельсингборга все знали Линкерта Перссона. Мужчина шестидесяти восьми лет с неустановленным диагнозом проходил у них под кодовым названием «Линкан» или «Синдром Перссона». Когда-то Линкерт Перссон страстно мечтал стать комиссаром криминальной полиции, но, пять раз провалив вступительные экзамены в полицейскую академию, устроился вахтером в ту самую школу. Там он работал, пока его не обвинили в сексуальных домогательствах: он просверлил глазок в душевую девочек. Хотя прокурор настаивал на тюремном заключении, приговор ограничили штрафом и лечением. Насколько здоровее он стал после лечения – об этом в полиции у большинства было собственное мнение.

Теперь Линкерт величал себя детективом, и на его визитках было написано:

ЛИНКЕРТ ПЕРССОН – РЕШАЕТ НЕРЕШАЕМОЕ

Какое бы следствие ни вела Тувессон и ее группа последние пять лет, Линкерт всегда выдвигал свои версии – одну нереальнее и страннее другой. Но он всем нравился, и чтобы разрядить обстановку в группе, его иногда приглашали на кофе поделиться своими соображениями.

Но на этот раз никто не засмеялся. Во многих отношениях эта версия была типична для Линкана, такая же сумасшедшая и невероятная, как все прочие его версии. И тем не менее, никто из них не сбросил ее со счетов. Может быть, потому, что все чувствовали: в этом расследовании возможно все. То, что преступник мог оставить зацепки среди граффити, так же вероятно, как и любое другое предположение.

– Что он будет? – спросила Тувессон.

– Как обычно. Кофе и марципан в шоколаде.

– А разве обычно он не миндальные пирожные выбирает? – удивился Муландер.

– Это было до того, как он вбил себе в голову, что Феминистская инициатива отравила их женскими половыми гормонами, чтобы свергнуть патриархат.

– Почему бы им теперь не взяться за марципаны?

Когда он сел на поезд в Хельсингере, вагон был пуст. Но по мере приближения к Копенгагену вагон все больше наполнялся людьми, а к станции «Хеллеруп» все сидячие места уже были заняты. Большинство сидели в наушниках, подсоединенных к мобильным, и листали бесплатные газеты, где много писали о том, как его ищет датская полиция. «Вот шведский убийца! Его зовут Руне Шмекель».

Он взял оставленную кем-то газету и нашел статьи, в которых подробно описывалось, как он лишил жизни Йоргена и Гленна, а потом датскую девушку Метте Луизе Рисгор. Читая разворот о конфликте, возникшем между датской и шведской полицией, он рассмеялся так громко, что сидевшая рядом женщина удивленно подняла глаза.

За исключением последней четверти пути, всю дорогу вдоль датского Золотого берега он разрабатывал и совершенствовал новый план, и чем больше он думал, тем больше все вставало на свои места. Идея пришла ему в голову прошлой ночью. В тот момент, когда Риск открыл дверь Лине Польссон, у него возникло решение, ясное и самоочевидное.

Он не мог объяснить, почему эта идея пришла ему именно тогда. Это не имело к Лине никакого отношения. Может быть, потому, что на тот момент перед ним стояло две больших и с виду неразрешимых проблемы? Остановка сердца Моники Крусеншерна и действующая на нервы полицейская работа Фабиана Риска. Уже не первый раз он убеждался в преимуществе двух проблем над одной. Две проблемы решались одна за счет другой, и это скорее правило, чем исключение. Так будет и в этот раз.