Стефан Анхем - Жертва без лица. Девятая могила

– Привет, любимый, – сказала она, притворяясь, что только что проснулась.

– Почему ты не отвечаешь?

– Э… Разве я этого не делаю?

– Ты же не работаешь?

– Как я могу работать, если ты все время меня за это ругаешь? Но ты ведь не поэтому позвонил мне и разбудил меня?

– Точно?

Малин демонстративно вздохнула.

– Ты думаешь, я лежу здесь и вру тебе прямо в лицо? – спросила она, поняв, к своему удивлению, как складно врет.

– Нет, но…

– Вот и хорошо. Я лежу наполовину под наркозом и понятия не имею о том, что происходит за дверью моей палаты. Я даже не в состоянии открыть компьютер с тех пор, как ты был здесь.

– Ладно, извини. Я не хотел… Я только…

– Волнуешься. Любимый, я знаю. Но сейчас мне это не поможет. Я только хочу, чтобы это закончилось. Ты что-то еще хотел?

– Нет. Или да. Кстати, вчера приходила Урсула. Это ты просила ее повесить рождественские шторы на окно в кухне?

– Нет. Она повесила?

– Да, и они… как бы это сказать… по-настоящему безобразные. Их даже невозможно описать. В Польше они наверняка считаются красивыми. Но у меня полностью пропадает аппетит, и теперь я не знаю, как мне быть. Я боюсь до них дотронуться.

Малин прекрасно поняла, что имеет в виду Андерс. С год назад их уборщица стала все больше брать на себя смелость и вмешиваться в убранство их дома. Сначала потертая подставка для ног, которую она унаследовала от своей бабушки, к большой радости Андерса ушла в ящик в подвале. Но когда через неделю их белое покрывало заменили на что-то синтетическое и шуршащее с яркими цветами, Андерс тоже возмутился, и они вместе сложили покрывало и постелили свое белое.

Что оказалось очень плохой идеей.

Урсула ничего не сказала. Но начала медленно, но верно наказывать их, убирая все хуже и хуже. Спустя несколько недель они с помощью деликатных записочек попытались напомнить ей, сколько пыли под кроватью и что холодильник надо мыть и с внутренней стороны. Но чисто не становилось. Пока они не прогнулись и не постелили цветастое покрывало, которое било их током, как только они до него дотрагивались. Сейчас она привыкла и к нему, и к садовому гному, которого получила, когда ей исполнилось…

Малин вдруг поразила одна мысль, такая же неожиданная, как и тот факт, что она забеременела близнецами всего лишь спустя несколько недель после того, как они решили оставить все попытки завести детей. Но теперь, когда она была беременна, это казалось совершенно естественным.

– Любимая, ты здесь?

– Да, но…

– Как мне поступить? Она ведь совсем расстроится, если я их сниму.

– Андерс, я не знаю. Но я должна заканчивать. В любую минуту придет врач, и мне надо успеть в туалет.

– Но подожди, ты думаешь, она рассердится, если я…

– Потом поговорим подольше. Пока. Люблю тебя. – Она закончила разговор, откинулась в постели и закрыла глаза, пытаясь как можно быстрее снова сосредоточиться.

Малин была совсем не уверена. Но, без сомнения, многое говорило о том, что это кто-то из уборщиц. У них не только был доступ к ключам и кодам. Они к тому же оставались на месте, когда остальные сотрудники уходили домой. И если их присылала сторонняя клининговая фирма, их считали «своими», хотя они не числились в штате посольства.

Существовал только один способ узнать, как все обстояло на самом деле.

Дуня вздрогнула и поняла, что, наверное, спала. Она сидела пристегнутая, а вокруг нее все тряслось. Она не понимала ни где находится, ни как она сюда попала.

– Мы прибыли в аэропорт Стокгольма Арланда. Прошу вас оставить пристегнутыми ремни безопасности до полной остановки самолета и пока не погаснет световое табло, – сообщил голос в громкоговорителе.

Точно, вспомнила она, когда самолет затормозил. Мерзкий рот Слейзнера на ее губах. Хеск, предложивший заявить в полицию, рискуя всей своей карьерой. И это человек, который никогда не смел и слова сказать поперек. Может быть, таким образом он просил прощения. И она сама, которая покачала головой и попросила его вызвать такси. Ей хотелось как можно быстрее уйти, и она притворилась, что этого никогда не было. Что ничего не произошло.

– Улица Блогордсгаде, 4, — сказала Дуня водителю. Но поравнявшись с неоновым термометром на Ратушной площади, который показывал минус пять, из-за чего реклама пива «Карслберг» над ним казалась совершенно неуместной, она поняла, что меньше всего хочет попасть на свою улицу. Зачем лежать одной и обнимать саму себя? Уж если кому и обнимать ее после всего произошедшего, так это Карстену. Тоска по нему навалилась на Дуню с такой силой, что у нее не оставалось выбора, кроме как полететь в Стокгольм.