Стефан Анхем - Жертва без лица. Девятая могила

Фабиан вспомнил о запрете на конфеты, который Соня ввела в конце лета, когда стала беспокоиться за вес Матильды. Сам он никогда не разделял беспокойства жены, и в любом случае лишние летние килограммы уже исчезли.

– Хорошо, – в конце концов сказал он. – Только ничего не говори маме.

– И рождественский напиток, он уже кончился!

– Конечно. И можем взять какой-нибудь фильм, который мы еще не смотрели сотни раз. Хорошо?

– Да! – закричала Матильда и захлопала в ладоши.

– А ты, Тео? Что скажешь?

Теодор пожал плечами и посмотрел четко мимо Фабиана.

– Конечно, звучит неплохо. Но я не могу.

– Это почему, позволь спросить?

– У меня другие планы.

– Вот как, какие планы?

Теодор опять пожал плечами.

– Ничего особенного. Пойду встречусь с ребятами.

– А с какими ребятами? – Фабиан чувствовал себя как старая пластинка, которую заело.

– Ты их не знаешь.

– А что вы с ребятами будете делать? – спросила Матильда и скрестила руки.

– Матильда, тебе не надо играть в полицейского. Это я родитель. Не…

– Я просто спросила.

– Пойми! Это не твое собачье дело! О’кей?

– Нет, мое, – отозвался Фабиан. – И если у вас нет других планов, кроме как болтаться по городу, почему бы вам не побыть здесь, не поесть чипсы и не посмотреть с нами фильм?

Теодор закатил глаза и встал со стула.

– Вы ни черта не понимаете.

– Послушай! У нас дома так не выражаются.

– Ты хочешь сказать, когда вы с мамкой не ссоритесь. – Теодор показал им спину и скрылся в своей комнате.

Он нанес прямой правый удар и проиграл, и самое худшее, что сын прав. Хотя они оба прекрасно осознавали, что ссориться при детях – настоящий смертный грех, они с Соней не только делали это, но и к тому же использовали грубые ругательства.

– Мило, – сказала Матильда и улыбнулась натянутой улыбкой, одновременно забарабанив пальцами по столу.

Было ли это иронией или просто дочь пыталась таким образом обозначить границы, Фабиан не знал. Но вдруг он оказался в комнате Теодора, весь пылая от злости.

– Что ты себе позволяешь – ходить по дому и кидаться на людей. Могу только сказать, что так не пойдет. Будь я на твоем месте, я бы сразу с этим покончил. Понятно?

– Как скажешь… – сказал Теодор по-английски, уже усевшись перед компьютером.

– Нет, совсем не как скажешь ! – Фабиан подошел и вырвал контакт из компьютера, который сразу же погас.

– Какого черта ты это делаешь? Ты же не можешь просто…

– Могу, представь себе, могу! Я купил его, и я плачу за электричество!

– Ты, черт возьми, совсем с…

– А теперь выслушай меня! Тебе всего тринадцать лет, и как бы ни было тяжело, решаем мы с мамой. И так будет еще целых пять лет. И именно сейчас я решаю, что сегодня вечером ты остаешься дома! Ясно?

– Забудь… – сказал Теодор и потянулся за шнуром.

– Что забыть? Ты знаешь, что ты можешь забыть? Что? Ты это знаешь? Смотри на меня, когда я с тобой разговариваю! – Теперь Фабиан до того разозлился, что его всего трясло.

Теодор вздохнул и посмотрел ему в глаза.

– Ты можешь забыть о том, что будешь сидеть перед компьютером! С этого момента ты выходишь из дома вместе со мной и Матильдой и стараешься, чтобы мы приятно провели вечер!

– У меня для этого слишком короткая жизнь. Решай, что хочешь. А я сейчас ухожу. – Теодор встал со стула.

– Никуда ты не пойдешь! – закричал Фабиан и вжал его обратно в стул.

– Ты совсем больной на голову!

– Что ты сказал, кто я?

– Я сказал, что ты… – Больше он не успел.

Пощечина возникла словно из ниоткуда и поразила Теодора в той же степени, что и самого Фабиана. Он никогда не бил детей и даже представить себе не мог, что способен на нечто подобное. Но сейчас он перешел черту, и, как ни старайся, дело уже сделано.

Теодор схватился за щеку и посмотрел в пол. Никто из них несколько минут ничего не говорил. Фабиан пытался, но не мог ничего придумать, чтобы хоть как-то исправить ошибку.

В детстве он мог по-настоящему разозлиться. Но он не мог припомнить себя таким во взрослом состоянии. До этого момента. Эту слепую ярость, если она проснулась, остановить невозможно. Неужели он действительно находится под таким прессом? После еще нескольких минут молчания он сел перед сыном на корточки.

– Тео, прости… Прости… Я просто страшно рассердился. Я не оправдываюсь, но… Я действительно поступил глупо. Во всех отношениях это непростительно.

– Все в порядке… – сказал Теодор, пристально глядя в пол.