Максим Шаттам - Терпение дьявола

Дыхание перехватило.

Сеньон.

Но они были еще в сотне метров.

Кока-Кола качнулся к ней, багровый от ярости:

– Сука! Ты нарочно тянула время!

Он направил на нее револьвер, а ладонь с детонатором вскинул, приготовившись отправить их в рай… Или в ад.

Летиция больше не раздумывала ни секунды – она бросилась на водителя, отбила его кулак с оружием и вцепилась в большой палец, уже тянувшийся к кнопке. Она сделала это со всей решимостью и отчаянием женщины, спасающей детей, матери, вставшей на защиту сыновей, и человека, у которого впереди целая жизнь. Одной рукой она сжала большой палец убийцы, другой – безымянный и мизинец. И дернула. Изо всех сил, со всей яростью, накопленной за несколько часов кошмара. Дернула так, будто от этого зависела судьба мира. Дернула, потому что больше ничего не могла сделать.

Она не обратила внимания на хруст костей, на вопли Патрика Маона и выстрелы, грянувшие на уровне ее живота.

Патрик Маон несколько раз нажал на спусковой крючок – вспышки заполыхали в каких-то сантиметрах от С-4, и пули вошли в тело Летиции Дабо, которая даже после этого не разжала железную хватку на пальцах камикадзе.

Боли она тоже не почувствовала – только волну адреналина, затопившую мозг и придавшую ей силу, о которой Летиция и не подозревала минуту назад.

Она не видела, как револьвер поднимается к ее голове.

А сумасшедший Патрик Маон не сразу понял, почему вдруг к боли сломанных пальцев добавилась боль во всем теле. Боль обожгла его в нескольких местах одновременно. От ударов шариковыми ручками под колено и сбоку в жирное брюхо; от ножниц, вонзившихся в предплечье, от швейцарского ножика, воткнувшегося в шею, и еще одного лезвия с закругленным концом, попавшего под мышку; от пластиковой игрушки, влетевшей в левый глаз, и от дужки очков, заколотившей по пояснице.

Все маленькие демоны в автобусе облепили безумца, чтобы исколоть, истыкать, изрезать его тем, что было под рукой. И все они оглушительно верещали.

Дети, доведенные до предела, перепуганные до отчаяния, не могли позволить ему убить последнего взрослого – женщину, которая о них заботилась. Не в этот раз. Начали двое – Натан и Лео, следом Рашель Леанен бросилась мстить за отца, в гущу схватки устремился Карим, а за ним – остальные. Сработало стадное чувство, животный инстинкт, еще не укрощенный воспитанием и системой ценностей, придуманными цивилизацией.

Патрик Маон пошатнулся. Ошалев от боли, потеряв ориентацию в пространстве, он рванулся к выходу, прочь от детей, но Летиция так и не ослабила хватку на его смертоносной руке.

Они вместе упали на ступеньки, выкатились на землю, и вспотевшая ладонь с детонатором в конце концов выскользнула из ее пальцев.

Все, о чем успела подумать в этот момент Летиция, – они уже не в автобусе. И, глядя, как водитель в жилете, нашпигованном взрывчаткой С-4, поднимается, она надеялась, что большинство детей уцелеют.

Патрик Маон взорвался.

Вернее, взорвалась его голова, разнесенная вдребезги двумя девятимиллиметровыми пулями.

Сеньон уже не бежал – шагал широко и решительно, сжимая в руке пистолет с дымящимся стволом. Водитель вяло осел на землю, завалился на спину и больше не двигался.

Сеньон опустился на одно колено рядом с женой и прижал ее к себе.

Из трех ран в ее животе струилась кровь.

Но она нашла в себе силы улыбнуться.

Лудивина сама не знала, зачем пошла на похороны. Наверное, чтобы ее присутствие укрепило близких Сержа Брюссена в мысли о том, что он ни в чем не виноват и власти не имеют к нему претензий. Брюссен был дымовой завесой, ловким трюком, призванным отвлечь внимание от главной манипуляции, совершавшейся под этим прикрытием. Его вдова подошла к Лудивине и спросила, страдал ли он перед смертью, потому что никто не удосужился рассказать ей, как умер муж. Лудивина соврала, заверив, что нет, не страдал.

После похорон она поехала в больницу к Летиции и ее семье. Палата была похожа на оранжерею: родители всех детей, которые были в автобусе, внимательно следили за тем, чтобы букеты всегда были свежими – увядающие немедленно заменялись новыми.

Врачи по поводу ее состояния здоровья высказывались оптимистично и даже обещали, что за летние каникулы она еще вдоволь набегается и напрыгается с детьми, при условии, конечно, что будет время от времени отдыхать.

Счастье этой маленькой семьи, счастье, которое не сумел разрушить пережитый ими кошмар, согревало душу Лудивины; она впитывала всеми фибрами каждый радостный возглас, смех, улыбку, ласку, да и сама под конец оказалась в горячих объятиях Сеньона, на которые ответила со всем пылом напарницы и друга.