Валерий Шарапов - Сыщики 45-го

– Назад! – Алексей толкнул дверь, загоняя гражданина обратно в вагон. Снова вскинул пистолет – грабители собирались воспользоваться моментом, но не успели, застыли в нелепых позах.

– Нет уж, – сказал Черкасов, – ваши не пляшут, пацаны. Еще движение не туда, и вам кранты. Дверь открываем и высаживаемся. Конечная остановка, слазь, говорю!

Он сделал зверское лицо, палец натянул спусковой крючок. Моргун задергался, вжался в угол. Здоровой рукой он нянчил пострадавшую конечность, та немела и пухла на глазах. У второго подгибались ноги, он прерывисто дышал, смотрел, как загнанный волк. Дверь проводник не закрывал, да и не смог бы – замок заклинило еще, наверное, до войны. Функционировала только защелка. Блатной косо поглядывал из-за плеча, дрожащая рука поворачивала ручку. В тамбур ворвался ветер, грохот несущегося состава. Парням не фартило – поезд неплохо разогнался. Мелькал откос, заваленный щебнем, редкие кусты за пределами железнодорожного полотна.

– Смелее, – сказал Алексей. – Есть шанс, что выживете.

– Ладно, командир, мы еще встретимся… – проворчал приземистый, – у тебя еще будет время пожалеть…

– Даже не мечтай. Проваливай, пока я не начал стрелять.

Приземистый распахнул дверь, присел, завыл от переизбытка чувств. Выжить в прыжке, конечно, можно, но вот сохранить скелет… Он выпал наружу, его тоскливый вой унесся прочь.

У Моргуна от ужаса закатились глаза. Он сползал по стеночке, бормотал: «Не трожь, сука, не имеешь права…»

Терпение лопнуло. Алексей схватил его за грудки, оттащил от болтающейся двери, а когда та от резкой встряски распахнулась настежь, вышвырнул вора из вагона. Мелькнули объятые ужасом глаза и слюна на небритом подбородке.

Черкасов убрал пистолет в карман, перевел дыхание. Осторожно высунулся наружу. Поезд шел по прямой, окрестности полотна были чисты от растительности. Первый уже скатился с насыпи и теперь валялся в нелепой позе. Вроде живой – сделал попытку подняться, но опять упал, забился в приступе. Моргун еще летел – то бревном, то кувыркался через голову. Грохот поезда глушил их вопли.

Алексей удовлетворенно хмыкнул. Социалистическая законность в действии…

Он выпихнул ногой нож, захлопнул дверь. Заправился. Покурил. До станции оставалось немного. Потянулись городские пейзажи: дощатые строения пристанционных поселков, взорванные при отступлении немцев механические мастерские.

Когда он вернулся в вагон, там уже начиналось движение. Поезд замедлялся, въезжая на станцию. В Уварове многие выходили, народ тянулся по проходу с вещами.

Девушка в берете прижимала к груди сумочку, неловко держала под мышкой сверток, обмотанный бечевой.

Алексей сидел на месте, ждал, пока человеческая каракатица выберется из вагона, потом пристроился в спину гражданке с чемоданом, помог ей выволочь на перрон тяжелую ношу.

Главный путь был занят составом под парами – он стоял у здания вокзала, вокруг бегали люди. Высадка производилась у перрона четвертого пути. На пятом стоял еще один пассажирский состав – он следовал на восток.

Здесь было людно, работала пара киосков. Выход в город – через виадук, виднеющийся на горизонте. Туда тянулись пассажиры с обоих поездов, волокли чемоданы, катили громоздкие тележки.

Любительница русской классики ушла вперед, она явно спешила. Алексей тоже не планировал наслаждаться железнодорожным хаосом. Он обогнал несколько человек, пошел по краю перрона.

Погода для конца мая была так себе: дул ветерок, и пальто с куртками выглядели уместно. Станция гудела. Ругался гражданин – он спешил на отходящий поезд, оторвалась ручка от чемодана – мужчина взваливал его на себя, сгибаясь под тяжестью, а рядом прыгала женщина, визжала, что они не успеют и пропадут такие дорогие билеты!

Алексей проводил их взглядом – вроде успели, при этом вступили в перепалку с проводником. Прыгал на костылях одноногий инвалид в фуфайке, умолял кинуть ему пару монет на пропитание. Алексей поморщился, сунул в артритную ладонь мелочь и заспешил прочь, чтобы не выслушивать слова благодарности.

Измельчал народ без войны. А ведь наверняка фронтовик, имеет жилье, социальные льготы. А во что превратился, рожа пропитая!

Пиликала гармошка – еще один увечный сидел у киоска и растягивал меха. Заезженные «Три танкиста». Гармонист не попадал в ноты, но имел такую мужественную физиономию, что фальшь ему прощалась.

Какая-то разнузданная какофония – гомон, гармошка, воздух, со свистом выдуваемый из сцепных устройств. У вокзала надрывался динамик: Клавдия Шульженко исполняла «Синий платочек» – самую невоенную из всех военных песен, намертво вжившуюся в душу каждого солдата. Простые слова, человеческая теплота в голосе – и вот он – мощный психологический эффект!