Геннадий Сорокин - Скелет в семейном альбоме

– Никто не интересовался у Желомкиной, от кого она родила?

– Андрей Николаевич, рождение ребенка в женской колонии – это ЧП! Руководство колонии пойдет на все, чтобы замять инцидент.

– От кого она могла забеременеть?

– Скорее всего, от кого-нибудь из работников лагерной администрации родила. Причем родила целенаправленно. Ее ведь могли заставить аборт сделать.

– Пошутил, что ли? Она себе крест на плече каленым железом выжгла, кто бы ее к аборту принудил? Забавная сложилась бы ситуация, если бы она от самого начальника колонии родила.

– Все может быть. У меня есть фотография из ее личного дела тех лет. Показать?

Ключников вытащил из конверта черно-белую фотографию, протянул мне. Я посмотрел на оборотную сторону фотки. 1970 год. Желомкиной было уже тридцать лет, но выглядела она неплохо: приятные черты лица, волнистые темные волосы до плеч. Обычная женщина, по виду не скажешь, что опасная преступница.

– Александр Лукич, а как там, в зоне, мужики, зэчки…

– Я тебя понял, сейчас расскажу. Был у меня знакомый. Он раньше работал начальником штаба в женской колонии. Он говорит, что за все время службы ни к одной осужденной не прикоснулся, а мог бы каждый день женщин менять. Сам посуди, любой начальник в колонии может облегчить условия отбытия наказания. Например, вместо работы на промзоне назначить вечной дневальной по штабу. Посылки, свидания, новое нижнее белье. Все ведь от человека зависит. Если начальник отряда похотливый малый, то все новенькие женщины через его кровать пройдут.

– Вернемся к Желомкиной.

– В тысяча девятьсот семьдесят пятом году, в возрасте тридцати пяти лет, Шахиня осуждена во второй раз. Срок – восемь лет, статья 108 УК РСФСР, часть вторая. Во время пьяной ссоры зарезала своего нового сожителя. Освободилась в тысяча девятьсот восемьдесят третьем году. В тысяча девятьсот восемьдесят шестом году Ключар предложил ей стать хранительницей общака. С тех пор она нигде не работала, вела праздный образ жизни.

– В чьей квартире она жила?

– После освобождения она встретилась с Лучиком. Похоже, что они были давно знакомы, и он обеспечил ее жильем.

– Блин, что у нас за страна! Вор в законе квартиры распределяет, сотрудники женских колоний свой личный гарем содержат…

Тут я на полуслове прикусил язык. Мне-то квартиру тоже левым путем сделали. Если бы не Валентина Павловна Журбина, ютился бы я в семейном общежитии до самой пенсии.

– Александр Лукич, в момент нападения в квартире Желомкиной находилась девочка двенадцати лет. Зовут ее Кислицына Лена. По всем признакам девчонка жила у Шахини и была членом ее семьи. О ней есть какие-либо сведения?

– Ничего нет. Племянник Желомкиной тебя интересует? У меня на него отдельная карточка. Тут, правда, три строки. Племянник – это сын ее родного брата. Брат помер в местах лишения свободы, сам племянник судим за воровство. Освободился в тысяча девятьсот восемьдесят четвертом году и переехал к тетке на постоянное место жительства. В тысяча девятьсот восемьдесят шестом году получил вторую группу инвалидности.

– Как я понимаю, у племянника была хорошая работа – день-деньской валяйся на диване, сторожи сумку с деньгами. Справку об инвалидности ему тоже Лучик сделал?

– Конечно. Если бы не инвалидность, его надо было бы сажать за тунеядство. Он же после освобождения ни дня не работал.

– Желомкина была хранительницей общака на платной основе?

– Двести рублей в месяц ей и пятьдесят – на племянника.

– Хорошие деньги, а в хате, там, веришь, хаос и разруха. Ну, не совсем хаос, а так, ниже среднего. Единственная ценная вещь в квартире – японский телевизор. Еще надо отметить, что Шахиня на девчонку денег не жалела. Письменный стол у нее практически новый, в шкафу хорошие платьица. Черт возьми, у хранительницы воровского общака в квартире живет неизвестная девочка, и никому нет дела, чей это ребенок!

– Сейчас выяснится, кто она такая.

– У тебя все? Оставляй все материалы, я сяду за текст меморандума.

– Малышев сказал, чтобы ты сам на печатной машинке не долбил, а шел к машинистке.

– Какая машинистка, ты на время посмотри! Она уже давно домой ушла.

– Николай Алексеевич велел ей быть на работе до тех пор, пока ты меморандум не составишь. Иди к Татьяне, будешь ей диктовать, а она будет печатать.

Я сгреб все бумаги и пошел к нашей машинистке Татьяне Кузнецовой.

Секретарь-машинистка уголовного розыска, допущенная к работе с секретными документами, имела в нашем управлении отдельный крохотный кабинет. Кузнецовой было двадцать шесть лет, из них она лет пять работала у нас. Татьяна была девушкой невысокого роста, с фигурой «песочные часы» – грудь четвертого размера, ярко выраженная талия, плавно переходящая в крутые бедра. Светлые волосы немного ниже плеч она закалывала за уши, что придавало ей вид провинциальной девушки-простушки. С мужчинами Татьяна была осторожна. Как-то Малышев на работе справлял свой день рождения. Улучив момент, я затащил Кузнецову к себе в кабинет, где стал пылко целовать ее, но не продвинулся дальше расстегнутой блузки. Словоохотливая после спиртного, Татьяна откровенно объяснила мне свои принципы: если у меня серьезные намерения, то она готова хоть завтра переехать ко мне домой, а если нет, то и начинать не стоит.