Мария Тович - Сова плавает баттерфляем

– Я понимаю, что сейчас не время. Но хотел спросить…Ты… То, что мы…

Ну, давай, рожай уже, герой. Какими нелепыми бывают парни, когда им действительно нравится женщина.

– Это было по-настоящему или тоже часть плана? – наконец спрашивает Паша.

Я не вижу, но чувствую грустную улыбку на лице Миры. Она звучит в её голосе, совсем не нужно смотреть на неё, чтобы понять.

– Мне неловко за то, что я так к тебе пришла. Поцелуй этот дурацкий. Извини, не надо было.

– То есть ты это через силу сделала?

Тон человека, у которого только что отняли последнюю надежду.

– Нет. Нет, конечно. Просто получилось всё так… сумбурно.

Что за китайские церемонии, Мира?!

Я опять прикрываю глаза. Не хочу слушать эту романтическую чепуху. Сквозь накатившую дрёму доносится:

– Вера мне всё рассказала.

– Что?

– Про Стаса. Как ты жила с ним? Он же был… полным придурком.

– Так и жила, – тихо отвечает Мира, уходя от ответа.

– Но тебе всё-таки жаль его?

Он что? Сбрендил? Решил поковыряться пальцем в открытой ране?

Опускаю одну ногу на ковёр. Нужно прекратить этот глупый разговор.

– Не знаю, – отвечает Мира. – Сейчас уже не знаю.

Сажусь, но больше не двигаюсь. Не могу её прервать.

– Он ведь не сразу был таким, – продолжает Мира. – Всё поменялось позже. Либо я сначала не замечала. Я в последнее время много думаю о себе, о Стасе, о своём поведении, о его… Знаешь, соскочить с крючка было сложно. Даже не знаю, удалось ли мне сделать это в полной мере. Нужно как бы со стороны посмотреть, проанализировать, будто ты не участник событий, а с другой стороны, за камерой, как режиссёр или оператор. Пока получается с трудом.

– И что ты решила?

– Что вся моя жизнь с ним была неправильной. Это не любовь, не партнёрство, не семья. Не знаю, что тебе рассказала Вера. Ты, наверное, считаешь, что я совсем не дружу с головой, если могла так жить.

– Нет. Нет. Совсем я так не думаю, – спешит успокоить её Паша. – Как я могу судить?

Но Мира будто не слышит его:

– Всё происходит постепенно, методично и потому незаметно. Понимаешь, если тебе постоянно говорят одно и то же: например, что ты неряха и уродина, что ничего из себя не представляешь, а твой муж – благодетель, что он всегда прав. И всё, что у тебя есть, – его заслуга. Если это сказать один раз, сначала ты можешь не согласиться, потом поспорить. В сотый раз ты поймёшь, что сопротивляться бесполезно и легче склонить голову, покаявшись в том, что когда-то позволил себе противоречить. На двухсотом разе ты сдашься и согласишься. А на пятисотом ты сам в это поверишь. Такова человеческая природа. Повторения, дрессировка, система. Это работает. Череда наказаний, серьёзных и лайтовых. Поощрения редкие и скупые, чтоб не расслаблялась. Обесценить достоинства и сосредоточиться на недостатках. Нет, это, конечно, не со всеми проходит. Тут уже вопрос ко мне. Как я позволила с собой так обращаться?

Она снова остановилась, а потом продолжила, уже тише:

– Я себя ненавижу. Иногда я бывала так противна себе, что хотелось всё закончить. Просто перестать быть. Но потом вспоминала о сыне, о том, что невозможно лишить его матери. С кем бы тогда я его оставила? Он и так видел и слышал такое, о чём многие дети никогда не узнают в своём нежном возрасте. Я виновата в том, что у него испорчено детство. Оно не такое, как у его сверстников, где папа и мама живут душа в душу, никто никого не оскорбляет, все друг друга ценят и любят. Я мечтала о такой семье, в которой заботятся и доверяют, помогают и поддерживают. Я честно хотела, чтобы у нас было не хуже, чем у других. Мне казалось, что ещё немного, ещё чуть-чуть потерпеть, и Стас увидит, осознает, что у него чудесный сын, не самая худшая жена и мы можем быть счастливы. Эта надежда и мысль о том, что у ребёнка должна быть полная семья, долго держали меня. Я виновата, я очень виновата перед Тёмой.

Снова лежу на спине с закрытыми глазами, чувствую, как слёзы катятся к ушам. Нет, Мира, ты ни в чём не виновата. Нет.

Сестра не останавливается. Говорит жарко и быстро, слова льются и льются, будто вино из опрокинутой бутылки, как кровь из порванной артерии.

– Мне хотелось, чтобы у Тёмы был отец. Он же мальчик. Мальчикам так важен пример, чтобы рядом был папа, который поможет, направит, объяснит. Но Стас ограничивался лишь замечаниями и запретами. Это было не воспитание, а дрессировка. А ещё он никогда не упускал шанса напомнить Тёме, что его мать – ничтожество. Это было невыносимо. Наверное, мысль, что когда-нибудь мой сын посмотрит на меня как на человека второго сорта, подтолкнула меня к тому, что надо бежать.