Мария Тович - Сова плавает баттерфляем

Паша посчитал это самым настоящим ударом под дых. Всё-таки она сдалась, перешла на сторону этого выскочки. Отреклась от него так быстро. Хотя кого он обманывал, они с Мирой были из разных племён. Пигмею с великаном дружбу нечего водить. И из них двоих пигмеем, конечно, был Паша.

Единственным утешением было то, что все вокруг обсуждали эту новую пару, где и когда их видели, делали прогнозы, сколько это продлится, а про Пашу забыли. Его обидное прозвище больше никто не вспоминал.

Мира потом звонила, но Паша не брал трубку. Долго не здоровался с ней и не разговаривал. Он смертельно обиделся, посчитал её поведение предательством. Настоящим и безжалостным, с которым столкнулся в первый раз в своей жизни.

Потом Паша, конечно, оттаял, но заговорить с Мирой, как раньше, уже не решался. Их общение свелось к «привет», «пока» и «передай учебник».

После этого случая Паша и занял своё место наблюдателя. На обочине её жизни. Возможно, Голованов не сильно и ошибся, назвав его вуайеристом, человеком, который мог лишь подглядывать.

23 марта. Суббота

Вернувшись домой с дежурства, Паша не забурился в постель, как обычно. Принял душ, переоделся и снова поехал на работу. Всё равно спать не мог.

В кабинете у старшего разыскника Гены Мурашкина стоял полный хаос. Повсюду валялись обложки, листы бумаги, ручки, степлеры, скрепки. Сверху пухлых папок лежала дрель. У компьютера – чашка с недопитым остывшим кофе. В маленьком помещении, размером три на четыре метра, помимо шкафа, сейфа и стола с компьютером, помещался только Гена, поэтому разговаривать с ним можно было лишь из коридора.

Когда Паша постучал в дверь его кабинета, тот ловко орудовал длинной иглой с ниткой, сшивая дело.

– О, Пашик! Здоро-ово! – Гена встал и протянул руку. Он задел животом край стола, и на пол полетели ножницы, свалился набок и чуть не укатился вниз бутыль с клеем. Паша едва успел его поймать и поставить.

Гена выругался и плюхнулся обратно, не утруждая себя тем, чтобы вернуть упавшие ножницы на место.

– Ну, ты там понаписал, конечно, в своём объяснении, – начал он.

– Ты ещё что-нибудь узнал? – проигнорировал его замечание Паша.

– Так только то, что муж сказал. Не вернулись домой. Он стал их искать, к нам обратился. Мы ему твоё объяснение показали. Мужику так поплохело, аж затрясся весь.

Несмотря на то что Паша успел узнать, какие отношения были у Миры с мужем, ему стало жаль Стаса. Пусть он и скотина, но сейчас ему не позавидуешь. В одночасье потерял жену и ребёнка.

– Что планируешь делать? – спросил Паша, поднимая валявшиеся на полу ножницы.

– У неё из близких родственников тут только отец живёт. Мать умерла, сестра где-то в другом городе. Поеду с папашей пообщаюсь.

– Возьми меня с собой, – неожиданно для себя выдал Паша.

– Хочешь к нам, в розыск? – подмигнул Гена. – Ну, давай, поехали. У меня как раз сейчас все на объектах.

Они погрузились в рабочую «Калину» и выехали по адресу.

Отец Миры жил рядом с Берёзовским проспектом. Почти в центре города в небольшом переулке ютились старые деревянные дома, тёмные и безобразные. Эхо старины в окружении дорогих новостроек. С торца они были обшиты почерневшими деревянными балками, окна на первом этаже прикрыты выцветшими на солнце фанерными листами. Шифер над крыльцом обвалился, у труб на крышах не хватало кирпичей. Эти ветхие развалины будто вырезали со старых пожелтевших фотографий и вклеили в современный пейзаж. Почему их до сих пор не снесли – непонятно. Ходили слухи, что не могли разобраться, относятся они к историческому наследию или нет.

Паша и Мурашкин прошли мимо сарая и заглянули в подъезд. В нос ударил стойкий запах кошачьей мочи.

– Второй этаж, – кивнул головой Гена.

Его не смущали ни вонь, ни грязь, ни обшарпанные двери с замызганными плетёными ковриками. Он привык лазить по таким местам.

– Чего морщишься? – спросил он, будто прочитав Пашины мысли. – Трупом не воняет, уже хорошо.

Электрический звонок издал протяжный звук.

Молчание. Им никто не торопился открывать.

Гена ещё раз надавил на оплавившуюся чёрную кнопку и задержал на ней палец. За дверью кто-то закопошился.

Через минуту её открыл седой дед с нечёсаной шевелюрой. Из квартиры пахло чем-то несвежим, то ли гнилой картошкой, то ли скисшим борщом. На полицейских из-под набрякших век заинтересованно смотрели слезящиеся светлые глаза. На лице деда, исполосованном глубокими морщинами, топорщилась в разные стороны желтоватая борода.