Ханс Русенфельдт - Себастиан Бергман. 5 книг

— Мама… рассказала, кто был моим отцом, — в конце концов выговорила она.

У Себастиана внутри все похолодело. К этому он был не готов.

Невозможное мгновение.

Мысли завертелись со страшной скоростью.

Не могла же Анна рассказать правду? Раньше она отказывалась ему помочь. Неужели она действительно решилась?

— Кто это? — произнес он, немного восхитившись тем, что голос у него, невзирая ни на что, звучал ровно и с естественным любопытством.

— Знаешь, что она мне показала? — продолжила Ванья так, будто не слышала вопроса, но с чуть большей силой в голосе.

— Представления не имею, — сумел выдавить он, чувствуя, что самая страшная паника отступает. Видимо, на этот раз он выкрутился. Если бы Анна открыла правду, Ванья не стала бы с ним так разговаривать. Он ее знает достаточно хорошо. В отличие от него, она врать не умеет.

— Могилу. Она показала мне могилу.

— Могилу?

— Угу. Он мертв. Умер в тысяча девятьсот восемьдесят первом году. Его звали Ханс Оке Андерссон.

— Ханс Оке Андерссон?

Себастиан пытался приспособиться к новой ситуации, слегка восхищаясь Анной. Она сумела дать Ванье отца и сразу объявить его покойником. Креативно. Ванья совершенно очевидно аналогичного восхищения не испытывала.

— Судя по всему, она с ним просто встречалась, а когда она забеременела мной, он не захотел брать на себя никакой ответственности, — продолжила Ванья, покачивая головой. — Когда появился Вальдемар, они решили о нем не рассказывать.

— Вообще?

— Да. Она утверждает, что не хотела меня травмировать. Тем более что Ханс Оке Андерссон умер через восемь месяцев после моего рождения и у него не осталось родственников.

У Ваньи вдруг сделался сердитый вид. К ней вернулась сила, и уже не только глаза были полны энергии. Теперь он узнавал ее.

— Она, вероятно, считает меня дурочкой. Через несколько месяцев она вдруг извлекает имя кого-то, кто чрезвычайно удачно оказывается умершим. Неужели она действительно думает, что я на это поведусь?

Себастиан предположил, что вопрос риторический, и промолчал. Ванья все равно не ждет от него ответа. Слова лились из нее потоком, выплескивая сдерживаемое возмущение, только и ждавшее возможности вырваться наружу.

— Почему она в таком случае не могла показать эту чертову могилу раньше? Почему выжидала несколько месяцев?

— Не знаю, — честно ответил Себастиан.

— А я знаю. Потому что это гнусная ложь. Она просто пытается… закрыть дверь. Заставить меня заключить с ними мир.

Себастиан стоял молча. Он толком не знал, какую избрать стратегию. Защищать Анну? Помочь ей заставить Ванью поверить в ложь и идти дальше или поддержать скепсис Ваньи? Вбить еще один клин в их отношения. Что принесет ему в перспективе больше пользы? Положение сложное, но нужно выбирать. Ванья покачала головой и сделала глубокий, успокаивающий вдох.

— Единственное, что может заставить меня хотя бы задуматься о прощении, это полная откровенность с их стороны. Они должны перестать врать. Понимаешь?

Себастиан решил поддерживать Ванью. Так показалось лучше. Это давало выигрыш во времени. И прежде всего близость.

— Я понимаю. Тебе, должно быть, пришлось очень тяжело, — сочувственно произнес он.

— У меня нет сил продолжать с тобой ссориться, — тихо проговорила Ванья, честно глядя на него увлажнившимися глазами. — Я не в силах сражаться со всем миром. Это невозможно.

— Со мной тебе незачем сражаться, — ответил он с максимальной осторожностью.

Ванья слабо кивнула и посмотрела на него с откровенной мольбой.

— Тогда ты должен рассказать: был ли ты каким-либо образом причастен к тому, что Риддарстольпе не рекомендовал меня в ФБР? Это из-за тебя меня прокатили?

Себастиану пришлось напрячься, чтобы не выдать удивления. Как они опять угодили в этот разговор?

— Я ведь уже говорил, — сказал он, чтобы выиграть немного времени и собраться с мыслями.

— Повтори, — попросила Ванья, не спуская с него глаз. — Честно. Мне было бы легче смириться с этим, если дело действительно обстоит так, чем с тем, что люди, которые мне небезразличны, продолжают мне лгать.

Себастиан посмотрел на нее с максимально возможной искренностью и постарался принять вид, не уступавший в откровенности ее горю. При том, сколько было поставлено на карту, это показалось легко.

— Нет, — солгал он, обнаружив, к своей радости, что голос у него немного дрогнул от серьезности момента. — Честное слово, я не имел к этому никакого отношения.