Андрей Троицкий: Погоня

Пугачев вошел в ворота сарая, он держал пистолет в полусогнутой руке, Рыба шагал следом. Они наскоро обследовали большую комнату, пустую, лишенную капли уюта. В той части сарая, где когда-то хранили сено, тоже никого. Пахнет сыростью, возле стен мешки с минеральными удобрениями, здесь же картонные и деревянные ящики, запасные части для техники. Человеку спрятаться негде. В дальнем углу неплотно закрытая дверь, через нее можно выйти с другой стороны.

Пугачев для очистки совести, толкнул дверь, вышел на воздух и огляделся. Туман тут такой, что стоит отойти в сторону всего на два десятка шагов — и заблудишься. Справа, в нескольких шагах, будка сбитая из горбыля. Самодельная дверь болтается на верхней петле, единственное окошко разбито и с внутренней стороны занавешено пустым мешком. От сарая тянется тропинка к силосной башне. Из тумана едва виднеется ее макушка, обшитая листами железа с пятнами ржавчины.

Поодаль, на соседнем холме, поднимается опора электрогенератора. Можно разглядеть очертания ротора, укрепленного высоко наверху, неподвижно застывшие лопасти, похожие на пропеллер огромного самолета. Пугачев сделал знак Рыбе, мол, сходи к силосной башне. А сам шагнул в сторону деревянной будки. Он успел подумать, что машины, на которой сюда приехал Радченко, почему-то нет на месте, хотя, она должна быть именно здесь. Впрочем, не исключено, что за домом есть другие постройки, еще один сарай или гараж.

Он не успел обдумать эту мысль. Из тумана соткалась человеческая фигура. Пугачев остановился от неожиданности, он не успел испугаться, не успел решить для себя, что это за человек. Окружающий мир выглядел так, будто смотришь на него через густо запотевшее стекло. Вот, в десяти шагах от тебя, человек. Он стоит неподвижно, словно чего-то ждет. Это мужчина примерно шести футов и двух дюймов роста. Но лица не разглядеть. Радченко? Или не он?

Пугачев преодолел секундное замешательство. Среди своих ребят он слыл хорошим стрелком и хладнокровным человеком, который не дрогнет в критической ситуации. Он хотел крикнуть своим, что Радченко здесь, но передумал. На это нет времени. Согнул в руку в локте, готовясь выстрелить от бедра, чтобы пули крупнокалиберного пистолета попали в живот противника.

Палец уже лежал на спусковом крючке. Не хватило секунды, может быть, доли секунды. Показалось, будто в грудь ударили молотком, раз, другой… Уже падая он услышал выстрелы, какие-то глухие запоздалые. И сам дважды выстрелил куда-то в сторону. Одна пуля сбила дверь сарая, висящую на одной петле, другая улетела высоко, в белое небо. Перед тем, как упасть в мокрую траву, он успел подумать, что промазал.

Рыба услышал выстрелы. Он оглянулся, но на фоне сенного сарая, серо-черного, подернутого туманом, не сразу увидел расплывчатый абрис человеческой фигуры. А когда увидел, поднял вытянутую руку на уровень плеча, чтобы прицелиться. Но не успел совместить целик с мушкой, горячая пуля, сломав нижнее ребро, ударила в печень, опрокинула, бросила в водоворот боли и муки.

Пистолет выскользнул из ладони, как мокрый обмылок. Рыба подумал, что ранение тяжелое, возможно, даже смертельное. Он подтянул колени к животу, кажется, боль немного утихла, отпустила, но тут же возникла снова, закрутила, потащила за собой. Сквозь предсмертное забытье он увидел лицо Стаса Тухлого. Рыба хотел сказать, что ему только двадцать девять лет и умирать совсем не хочется, он хотел сказать, что жизнь была несправедлива к нему. И вот сегодня снова не повезло, и это чертовски обидно.

Тухлый стоял на корточках, низко наклонив голову над умирающим и выставив вперед ухо. Он о чем-то спросил, но Рыба уже ничего не понимал. Отвислая губа, рассеченная шрамом, дрожала, Рыба плакал над своей погубленной жизнью, он не хотел выставлять эти жалкие слезы на всеобщее обозрение, но не мог справиться с собой.

Они отъехали от места миль на десять, когда Инна перестала всхлипывать и сказала то, о чем Дик не осмеливался подумать. Она сказала:

— Его сейчас убьют. А мы его бросили.

— Мы его не бросили, — механически возразил он. — Это его выбор. Он мог поехать с нами. Но решил по-другому.

— Мы его бросили, — повторила Инна. — Теперь его убьют.

— Черт побери, мы его не бросали, — Дик чувствовал, что его щеки и шея покрылись красными пятнами. — Он сам так захотел. Мы ничем не могли помочь. Вон в ящике для перчаток лежит перочинный ножик. Это все оружие, которое у нас есть.