Ирина Лобусова - Игра в саботаж

Анатолий подошел, молча сел на нары.

— Почему не сказал правду?

— Это не мое дело.

— Почему? Ты же писатель, гуманист. А здесь ночью на твоих глазах убили человека.

— Значит, было за что.

— Было, — губы Эльмира иронично скривились, — стукачом он был. Сукой. Двоих моих людей из-за него в яму спустили.

— В яму? — переспросил Нун.

— Это карцер. Наказание такое. А ты молодец. Вот что я тебе скажу… — Эльмир сделал паузу, потом произнес со всей серьезностью: — Мне тебя на воспитание дали. Временно. О чем я, ты понял? Вижу, понял. Но я тебя трогать не буду. И никто не тронет. Живи себе спокойно. Только не долго ты здесь проживешь.

— Что это значит? — против воли вздрогнул Анатолий.

— У мусоров на тебя свои планы. Заберут тебя скоро отсюда. Временный ты, понял? Не знаю, что они задумали, но то, что ты выйдешь отсюда, это точно.

— Хотелось бы, — грустно усмехнулся Нун.

— Не на волю, — покачал головой Эльмир, — но бояться не нужно. Не впадай в панику раньше времени. Время все покажет… писатель. Ну, иди.

Снова забираясь наверх, Анатолий обдумывал слова Эльмира. Что ждет его здесь? Что еще приготовила ему судьба? И временно — это сколько? Ему стало страшно. Неопределенность была страшней боли. Сейчас уже конец декабря. Сколько же еще он пробудет здесь?

4 марта 1967 года, Одесса, Треугольный переулок

Голова раскалывалась на части. Ощущение было таким, словно к ней привязали чугунную плиту, и этой плитой изо всех сил бьют по стене безостановочно, и бить будут до первой трещины… Разумеется, в чугунной плите…

Ко всему прочему — отвратительный привкус во рту. Он добавился почти сразу, как только головная боль стала невыносимой. Абсолютно жуткое ощущение — тошнотворный, гнилостный запах, который, казалось, пропитал своими мерзкими миазмами всю комнату.

Еще ни разу в жизни оперуполномоченный Емельянов не страдал так жутко от похмелья. Впрочем, и не пил он раньше столько ни разу.

Как все вчера началось? Кажется, они обмывали премию, которую выписали оперу из соседнего отдела, разумеется, не ему — он никогда не получал премий, а в последнее время вообще чувствовал себя как мозоль на пятке начальства, которая мешает, ее терпят, но срезать окончательно боятся, потому как это может вызвать опасную утечку «крови», то есть информации из их отдела, что было бы совсем уж опасным и совершенно неконструктивным решением.

Емельянов ненавидел такие слова — они вроде разумные, но на самом деле ничего не объясняют. Противные уж очень… Раньше, еще во время учебы в университете, ему и в голову не могло прийти, что тупой советский бюрократизм может существовать в таком месте, как уголовный розыск. Однако именно в уголовном розыске его было более чем достаточно. Взять хотя бы эту кучу бумажек по отчетности! Емельянов вынужден был писать эту самую отчетность каждый день до синевы в пальцах. И попробовал бы возразить! Хотя он не раз говорил на планерке, что бюрократическое заполнение бумажек по отчетности очень сильно мешает оперативно-розыскной деятельности, которой, собственно, и должен заниматься старший оперуполномоченный по особо важным делам. Но все, чего он добился, это только раздражение начальства, выразившееся в коронной одесской фразе: «Шая, замолчи свой рот!»

Впрочем, Емельянову было это понятно: начальству давали по шее «на ковре», а оно давало им. Поэтому в конце концов он перестал выступать с претензиями — себе дороже, а стал вести себя так, как все вокруг, когда демонстрировали бурную видимость работы, а на самом деле — действовали исключительно, как им выгодно.

Однако это касалось только заполнения бумажек. В оперативной же работе Емельянов был безупречно честен, и в первую очередь — перед самим собой.

Так вот… Обхватив голову прохладной ладонью, он попытался вспомнить вчерашний день.

Сначала пили в соседнем отделе. Ну, там немного, чисто для проформы. Кто-то притащил домашнее сухое вино, и все выпили по стаканчику. Потом виновник торжества предложил более тесной компанией переместиться в шашлычную, которая недавно открылась возле вокзала. Мол, грузин, который там поваром работает, всем в жизни ему обязан, так как вытащил он его из криминальной кавказской «халепы», что дорогого стоит. А значит, накормит до отвала — вкусно и дешево.