Михаил Котвицкий - Шесть витков следствия

Сладковой картина тоже понравилась. Слушая Гогия, она пристально вглядывалась в него, желая определить, тот ли перед ней человек, за кого она его принимает, но не смогла, чутье ей изменило.

— У меня есть деньги, — сказала Ия Александровна.

— О, это будет чудесный свадебный подарок! — воскликнул Гогия.

Они — взяли такси, поехали в сберкассу. Сладкова сняла со счета 4 тысячи рублей и отдала их Чипашвили. В магазин он поехал один, а когда вернулся, сказал, что встретил земляка и с ним отправил картину. А через два дня сам улетел. Через неделю пришла телеграмма: «Уезжаю в длительную командировку. Скучаю. Люблю. Всегда твой…»

— И все же она промахнулась, не указав в списке Чипашвили. От него, пожалуй, и пойдет раскрутка, — заметил Малюков.

— Думаешь, так сразу и развалится? — усомнился Миронов. — Как бы не так. Взяла тайм-аут, все обдумает и будет держаться до конца. Не надейся и не жди, что в один прекрасный момент она возьмет и все выложит. Дескать, всё, мужики, я придумала, вот мои руки, надевайте наручники. Нет, она хорошо подкована, да и версия у нее железная…

— Все ты, Алексей Павлович, правильно говоришь, — согласился Малюков. — Если бы ты еще и вещицу ее какую-нибудь подбросил…

Миронов тут же позвонил Осокину.

— Николай Иванович? — В голосе майора сквозило изумление. — Как, ты на месте? А почему не докладываешь?

В ответ — голос запыхавшегося Осокина:

— Только что, товарищ майор, вошел в кабинет. Есть новость: обнаружено пальто. В ломбарде. Сдано на имя Веры Кожановой, инспектора по кадрам ОЖХ — Объединения жилищного хозяйства. Пальто не истребовано и уже продано. Судя по описанию кладовщицы, похоже на заявленное в списке Сладковой. И еще. Приемщица сказала, что Кожанова продала магнитофон «Сони».

Подмигнув Малюкову, Алексей Павлович спросил у Осокина:

— А каковы их взаимоотношения?

— Сидят в одном кабинете. Кожанова — председатель группы народного контроля. Думаю, что на сделку с совестью не пойдет.

— Допроси Кожанову по данному факту. Потом позвонишь.

Майор довольно потирал руки.

— Не бывает так, чтобы чего-нибудь да не было, — употребил свое любимое присловье Малюков и пригласил Сладкову. По выражению ее лица было видно, что она настроена решительно и непримиримо. Ее глаза недобро горели.

— Скажите, Ия Александровна, почему вас уволили из органов милиции? — спросил Малюков, пробегая глазами фразы из аттестации: «Последние годы нарушала дисциплину, прогуливала… неоднократно разбиралась в коллективе, получала взыскания… Расследование по делам проводила поверхностно, необоснованно задерживала… потеряла одно уголовное дело. В отношениях с сотрудниками несдержанна, высокомерна, критику не воспринимает, отвечает на замечания резко и грубо. Может словами и действиями оскорбить, унизить человеческое достоинство. Морально неустойчива… Дальнейшее пребывание в органах нецелесообразно — подлежит увольнению…»

— Молчите? Тогда следующий вопрос, — сказал Малюков. — 1Речь идет о вашей матери…

— Может, еще о бабушке и прабабушке вспомните?.. Нечего мне о ней говорить.

— Отчего же? — Малюков раскрыл альбом и остановился на фотографии почти во всю страницу: миловидная женщина ведет за руку резвую девочку с букварем под мышкой.

Уловив в сосредоточенном взгляде следователя, устремленном на снимок, что-то неприятное для себя, Сладкова забеспокоилась, и было отчего — мать написала в органы. Письмо злое, обидное и в то же время печальное.

Из письма Анны Васильевны Провидиной:

«Я хочу одного, чтоб посадили мою дочь в тюрьму. Она исковеркала мне жизнь и сама живет не по правилам. Когда я стала пенсионеркой, дочь уговорила меня переоформить мои сбережения 4700 руб. на ее имя. «Ты уже старенькая стала, больная, вдруг что случится…» Я послушалась. Потом дочь уговорила меня согласиться на обмен нашей трехкомнатной квартиры на однокомнатную, получив в придачу более 8000 рублей. Деньги, мол, нам ох как пригодятся. Купим «Жигули», будем ездить в красивые места, на природу. «А ты пока выписывайся и езжай в Брянск к сестре. Пока там побудешь, а я, как устроюсь в личной жизни, снова заберу тебя к себе». Только все сделала не так, как обещала. Теперь я живу у старшей дочери в ветхом домике. Надо бы отремонтировать, так не на что. Я написала дочери письмо и попросила денег на ремонт. Думаю, пусть она живет одна. Может, я ей стала помехой, из-за того и ссорилась она с первым мужем. Что бы вы думали, она мне ответила? «Ты уже все равно скоро умрешь. Зачем зря тратиться на ремонт». Тогда я взяла да и приехала к дочери, так она родную мать на порог не пустила. «Убирайся туда, откуда приехала, и не дергайся, доживай свой век там. А здесь мне самой тесно». Вот уж поистине правду говорят: вскормила змею — она все сбережения мои забрала, а теперь и крыши над головой лишила…»