Андрей Добров - Резня на Сухаревском рынке

— Знаю, — кивнул Скопин. — Там его взрослые каторжане по кругу пустят. Как девчонку.

Бритый зарычал и замахнулся.

— Здорово, Петр! — вдруг крикнул Скопин куда-то за спину своему мучителю.

Бритый рефлекторно спрятал нож за пазуху и сделал шаг в сторону. Быстро повернулся — посмотреть, кто подходит. Никого. Скопин обманул.

— Так ведь он заслужил, — сказал Иван как ни в чем не бывало. — Он же малолетку снасильничал. Хорошую девочку, из хорошей семьи. Да еще изуродовал.

— Она сама! — крикнул бритый. — А потом и оговорила.

— Ну да, — усмехнулся Скопин, прижимая руку к кровоточащему порезу на шинели, — и сама себе лицо порезала? Так что глаз у нее вытек.

Бритый замер. Про порезанное лицо и вытекший глаз он услышал впервые. Со слов Андрюшкиного кореша, Сёмки Рубчика, он знал, что какая-то малолетка обвинила брата в насилии — но мало ли таких случаев было, когда девка хотела отомстить парню за измену и возводила на него поклеп?

— Не мог Андрюшка этого сделать!

— Он это сделал, — ответил Скопин. — Дочка прачкина все видела. Она там в сарае дровяном пряталась от мужа. Каждое слово, им сказанное, под присягой подтвердила. Тряслась вся от ужаса на суде, пока рассказывала.

— Врала! — крикнул бритый, чувствуя, как внутри становится пусто, словно в мешке, из которого вытряхнули картошку.

— Не врала, нет, — ответил Скопин, укладываясь на землю. — Дворник видел, как твой брат выбегал с того двора. Да и при обыске бритву у него нашли. Тут он и сознался сам. Со злости, говорит. Себя не помнил.

Бритый опустился на корточки рядом с головой Скопина. Тот подсунул под ухо свою фуражку, будто собрался лечь спать.

— Все равно не верю, — упрямо сказал бритый.

— Да, понимаю, — согласился Скопин. — Брат все-таки. Как тут поверить? И я бы не поверил. Но почему, а? Ты мне можешь сказать? Ведь я сам его быстро поймал. Но не разобрался толком: отчего это он? Зачем? Чего он вдруг на девчонку-то набросился, да еще и по лицу полоснул?.. Как ей теперь жить-то?

— В монашки пойдет, — сердито ответил бритый.

— Ну, ты же человек, — обиженно сказал Скопин. — Ты же за брата пошел убивать, значит, чувства имеешь. А как бы твою сестру малую снасильничали да лицо ей располосовали?

— Нет у меня сестры, — огрызнулся бритый. — Брат вот был.

— Да… — морщась, сказал Скопин. — Был, и все. Нет больше, считай. Ну что, резать-то меня будешь? Я уж тут поудобней устроился, чтобы сильно не падать.

Бритый был растерян. Злость еще не прошла, нет, но почему-то теперь она была обращена не столько на пьяного следователя, лежащего рядом на сырой земле, сколько на брата. Ведь вырастил. Научил. В люди хотел вывести. Что же за дурь такая на него нашла вдруг?

И слезы потекли по щекам бритого — от обиды, от несправедливости.

Скопин лежал, закрыв глаза. Прорезанный бок болел. Перед глазами летали серые мухи… Дым, песок… Самарканд накрыло облаком пыли, поднятой конницей. Облаком пыли и порохового дыма… Иван очнулся и приоткрыл глаза. Он видел свое тело, перемотанное чистой тканью, далее было все в желто-сером тумане. Тени в белых рубахах, с темными пятнами. Одни лежали вокруг и кричали, другие бродили, согнувшись, кто-то опирался на кривую палку, вырванную из плетня.

Доктор Ригер в окровавленном переднике, похожий больше на мясника, чем на хирурга, сидел на корточках, протирая глаза, засыпанные пылью.

Вдруг в воздухе засвистело, Скопин, хорошо знавший этот звук летевшего ядра, попытался вжаться в стену. Смертельный куст взрыва мгновенно вырос где-то у входа во двор, прямо на телах лежащих там людей. Во все стороны полетели мелкие куски сухой земли, камни и ошметки человеческих тел.

— Откуда бьют? — спросил Скопин.

— Что? — Ригер приставил к уху ладонь — он не расслышал вопроса.

Иван указал пальцем на воронки.

— А, проклятые бухарцы затащили пушку на вон ту крышу. — Ригер указал рукой куда-то вдаль. — Но это еще ничего. Они еще залезли на минареты и стреляют оттуда из ружей. Нам повезло, что стрелки из них никудышные. Так что вы тут сидите и никуда не вылезайте. Можете попасть под пулю.

Земля продолжала гудеть от топота конных тысяч, круживших вокруг полуразрушенной глинобитной стены дворца.

«Боже, — подумал Иван. — Только бы не прорвались! Только бы не плен — снова. Только не это».

Он закрыл глаза и вспомнил, как Мирон, взвалив на спину, тащил его сквозь ночь. Верный, хороший Мирон. Все-таки вынес на своей спине…

— Спасибо, Мирон, — прошептал Скопин. — Дай тебе бог. А я награжу.