Анатолий Степанов - Чума на ваши домы. Уснувший пассажир. В последнюю очередь. Заботы пятьдесят третьего. Деревянный самовар (пьянки шестьдесят девятого года)

— Сюда, товарищ подполковник! — позвал вдруг появившийся Саша, махнул рукой и побежал куда-то в сторону. Подполковник за ним. У забора, граничившего с территорией клуба «Красный балтиец», стоял с пистолетом в руках знакомый старшина и растерянно смотрел на Семеныча, который лежал, раскинув руки, с дыркой во лбу.

— Кто его? — тяжело переводя дыхание, спросил подполковник.

— Я, видать, — неуставно ответил потрясенный старшина.

— Как же это было?

— Я был на восьмом пути, как положено, и вдруг по мне стрельнули. Я крикнул: стой! и туда, откуда стреляли.

— Вы видели, кто стрелял?

— Нет, я на выстрел бежал.

— Сколько раз в вас стреляли?

— Да раз пять, наверное. Правда, салют вот… Может, меньше. Когда ракеты взлетели, я увидел, что кто-то метнулся и выстрелил. Подбежал, а этот лежит.

— Откуда вы стреляли? — резко спросил Саша.

— Вот от того вагона, — показал старшина.

— Метров тридцать пять, — констатировал Саша. — Ну и команда у вас! Что ни стрелок, то Вильгельм Телль. Да еще и с кривым ружьем. Не повезло тебе, Семеныч, на этот раз крупно не повезло.

Он нагнулся, подобрал наган, валявшийся у правой руки мальчика-старичка, выпрямился, крутнул барабан, считая пули.

— Он два раза выстрелил.

— Да нет, он больше стрелял, — не согласился старшина.

Саша, не ответив, подошел к забору и стал проверять все доски подряд до тех пор, пока одна из них мягко пошла в сторону.

— Лаз, — сказал подполковник. — Но он же пришел с теми, он не мог подготовить себе этот лаз. Почему он побежал сюда?

— Его позвали, товарищ подполковник, — предположил Саша.

Подполковник уже догадался и сам и, помолчав, заговорил о другом, самом важном.

— Кто-то очень ловкий и жестокий ведет с нами крупную игру. Мы думали, что он пойдет на операцию ради самого жирного куска сам. А он чисто обрубил все концы, выдав за главного и последнего Семеныча. Главарь Семеныч мертв, налетчики наверняка знают только его и покажут на него. Как бы тот был рад, если бы мы вздохнули облегченно, считая дело завершенным! Так, Саша?

— Пусть он считает, что так. Но кто он? — тоскливо задал вопрос Саша подполковнику и себе.

— Для нас его пока нет.

— А что есть?

— Есть дом Клавы в Кочновском переулке. Есть кто-то, кто был на чердаке. Он обязательно должен появиться там снова. Ночью мои ребята присмотрят за домом, а уже днем попрошу тебя, Саша, их сменить. Тот слишком опытен, может почувствовать наблюдение. А нам теперь рисковать никак нельзя.

И вдруг они оба осознали, что над Москвой гремит и сияет салют в честь великой победы. Они смотрели в сверкающее, переливающееся бесчисленным разноцветьем небо и улыбались. Был первый день без войны, день великих надежд.

В это майское утро одетая по-летнему троица проникла в Кочновский переулок. Лариса в белом платье с короткими рукавами, Саша в распахнутой до пупа так удачно приобретенной светло-коричневой рубахе и Алик, который нес синюю коробку патефона, в красной футболке с закатанными рукавами. Троица подошла к дому Одинцовых, и Саша, приоткрыв рот и обнажив туго свернутый язык, издал невероятной силы свист. На крыльце появилась Клава.

— Ты что людей пугаешь, Соловей-разбойник?

— Одинцовы, за мной! — заорал Саша.

— Это куда же? — поинтересовалась Клава.

— Купаться. На Тимирязевские пруды.

— Да ты в своем уме? Май же!

— Теплынь такая, Клавдия, аж страшно. Вчера купался.

— Купаться, не купаться, а на солнышке посижу, — согласилась Клава и крикнула в дом: — Сергунь, пошли!

Она сняла с гвоздика за распахнутой дверью висячий замок и ждала, пока выйдет Сергей. Сергей вышел, с крыльца насмешливо и добро осмотрел компанию, а Клава в это время навесила на петли замок и щелкнула дужкой.

— Батю под арест? — поинтересовался Саша.

— И-и, хватился! Он после того захода неделю носа из Болшева не кажет. Стесняется.

О, патефон — отрада послевоенной юности! Разинув пасть, он стоял на ярко-зеленой траве, и мембрана на подвижной сверкающей шее оглашала окрестности неземными звуками:

— Руки! — в совсем иной, нежели Шульженко, интонации строго приказала Лариса. Они с Сашей танцевали.

— Учтено, — послушно согласился он и слегка отодвинулся от Ларисы. Танец продолжался. Наконец Лариса не выдержала.

— Нет, тебя надо охладить! — заявила она. — Купаться!