Анатолий Степанов - Чума на ваши домы. Уснувший пассажир. В последнюю очередь. Заботы пятьдесят третьего. Деревянный самовар (пьянки шестьдесят девятого года)

Походили переулочками, выбирая место. Клок впереди, Ларионов сзади. Не доходя Патриарших, Клок нашел подходящий дворик.

Серело — начинался вечер. В оконцах загорались электрические лампочки. Уселись на низенькой старушечьей скамеечке, запахнули пальтуганы, подняли воротники — сыро, знобко. Не здравствуй, не прощай, словно в продолжение долгого разговора Клок начал:

— Когда его хоронили, я с Гришкой Копеечником в «Советский» заскочил погреться. Вошли в зал — аж страшно стало, мы — единственные. У стен, как вороны, официанты неподвижные, у эстрады — лабухи кружком. И все молчат.

Заказали мы парочку «Двина», икры, стерлядки заливной — будто в пост. Портель нас быстренько обслужил — и опять к стенке, горевать. Выпили по первой, по второй, побеседовать захотелось. Позвали ударника из оркестра, поднесли. Выпил он, закусывать не стал. Только сказал душевно так, горестно, как Мордвинов в «Маскараде»: «Да… Чувак на коду похилял». И к своим удалился для дальнейших переживаний.

— К чему это ты мне, Вадик, рассказал? — поинтересовался Ларионов.

— Сажать теперь будут по-старому или по-новому?

— По УПК, Вадик, опять же по УПК.

— По-старому, значит. — И без перехода: — Зачем понадобился?

— О правиле в последнее время не слыхал? — очень просто спросил Ларионов.

— Ну, Алексеич, ты даешь! — восхитился Вадик.

— Я не даю, я спрашиваю.

— А я не отвечаю.

— Зря.

— Алексеевич, не дави, — попросил Вадик.

— Выхода нет.

Помолчали. Вадик рассматривал свои восхитительные башмаки. Наконец оторвал взор от ярко-красного чуда.

— Я тебе, Алексеевич, не помогаю, скажи?! Все, что тебе надо, в клюве несу. А сегодня — один сказ. Я хевру сдавать не буду.

— Ты ее уже сдал, Вадик.

— Вам виднее, — перешел на официальное «вы» Вадик.

— Хевра-то по меховому делу?

— По меховому или еще по какому, мне что за дело. Знаю, собиралось правило, и все.

— Правило это убийство определило, Вадик.

— Поэтому я и кончик тебе дал.

— Кончик ты мне дал не поэтому, — грубо возразил Ларионов. — Кончик ты мне дал, потому что ты у меня на крючке. И не забывай об этом.

— У тебя забудешь! — в злобном восхищении отметил Вадик. — Я все сказал, начальник, ей богу. Отпусти.

— Гуляй, Вадик, но помни: каждый четверг я в баре.

— Господи! — устало пожаловался Клок и вспомнил Блока: — «И каждый вечер, в час назначенный, иль это только снится мне?»

— Не снится, — заверил его Ларионов.

А Смирнов решил навестить Костю Крюкова, благо жили в одном доме. Прямо с работы, не заходя к себе, Александр ткнулся в шестую дверь налево.

Константин был занят серьезным делом: из рук кормил огромного голубя-почтаря. Почтарь клевал из Костиной ладони с необыкновенной быстротой и жадностью.

— Ты что птицу портишь? — от порога удивился Смирнов.

— Да он уже порченый, — с досадой пояснил Константин. Я его в Серпухове в воскресенье кинул, а он на Масловке сел. Посадил его Данилыч, деляга старый. Почтарь называется! Правда, вчера он сам от Данилыча ушел, но какой он теперь почтарь — с посадкой!

— За это ты его теперь из рук кормишь?

— Умные люди посоветовали напоить его, заразу, вусмерть, чтобы память отшибло, чтобы забыл, как садился. Зерно на водке настоял и кормлю. Ну, алкаш! Ну, пропойца! Видишь, как засаживает? А мы людей корим за то, что выпивают.

Почтарь гулял вовсю. Кидал в себя зерно за зерном, рюмку, так сказать, за рюмкой. Пропойца-одиночка.

— Пожалуй, хватит ему, Костя. Видишь, он уже и глаза закатил.

— Пусть нажрется как следует.

Когда почтарь нажрался как следует, они отправились в голубятню. Стоявшая в углу двора голубятня была гордостью Малокоптевского. Обитая оцинкованным железом, весело раскрашенная двухэтажная башня с затянутым сеткой верхом — голубиным солярием — была вторым домом Константина. Константин зажег свет (и электричество сюда было проведено), поднялся по лесенке наверх и осторожно поместил почтаря к сородичам. Сонные сородичи лениво и сердито заворковали. Почтарь малость постоял на ногах и рухнул набок.

— Все, отрубился, — сообщил Константин и спустился вниз, к Александру.

Они уселись за маленький столик и посмотрели друг другу в глаза.

— Нам бы с тобой, как почтарю, малость хватить, да старое вспомнить, поговорить по душам, — вздохнул Константин.

— А что мешает? — поинтересовался Александр.

— Мешает то, что ты ко мне только с деловым разговором заходишь.

— Это ничему не мешает, Костя.