Фридрих Незнанский - Продолжение следует, или Наказание неминуемо

— Это не про Вячеслава? — улыбнулся Дорфманис.

— Про него, — с ухмылкой кивнул Турецкий. — Ты помнишь…

— Так почему же сам? — спросил командир, когда адвокат перевел ему сказанное Турецким и объяснил, что Вячеслав Грязнов был известным начальником Московского уголовного розыска. В конце прошлого — начале этого века.

— А он считал, что некоторых преступников оперативники могли и не взять живьем. Имели к тому все основания. А Вячеслав требовал, чтобы приговор выносил только суд.

И вот это командир, кажется, понял и без дополнительного пояснения и перевода. Он кивнул и покачал головой:

— Будем действовать…

Командир полностью принял план Турецкого, быстро собрал оперативников, рассказал, показал, распределил роли каждого и дал команду приготовиться.

Димитрас отправился ко входу уговаривать Городецкиса, чтобы тот открыл дверь и ознакомился, наконец, с постановлением прокуратуры. Потом он стал вместе с Дорфманисом угрожать, что они сейчас прикажут взломать двери и тогда вся ответственность за вторжение на частную территорию ляжет на плечи Городецкиса. Тот кричал в ответ: «Попробуйте!» — и было ясно, что на него никакие угрозы не действуют.

Ну, пошумят, поуговаривают, но ведь ночь напролет сидеть здесь не станут, уйдут, чтоб завтра вернуться. Может, охранника одного оставят. Но это все — чепуха. Если он захочет, он выйдет через подвальную дверь, о которой здесь наверняка никто не знает. Но только ночью. Выйдет, чтоб уйти отсюда совсем. Наверное, у него еще немало дел. Со старыми долгами расплатиться, например…

Двое крепких мужиков скрестили руки под висящей высоко лестницей. Турецкий, сняв обувь и сунув в карманы пистолет и нож, встал на их скрещенные кулаки, поле чего мужики поднялись во весь рост. В детстве вот так девчонкам на реке помогали в воду кувыркаться, как с трамплина…

Турецкий тоже вытянулся, ухватился за нижнюю перекладину лестницы и стал медленно, стараясь не стучать пятками по бревенчатой стене дома, подтягиваться. Вот перехватил правой рукой следующую перекладину, еще подтянулся, а дальше само пошло. Как здорово все-таки чувствовать свое тело послушным и сильным. Давно не испытывал такого сладкого ощущения. Не думал, да вряд ли и верил, что когда-нибудь это вернется. Лежа-то в постели и медленно выходя из комы…

Он мягко взобрался на пологий скат крыши, кивнул стоящему внизу командиру, и тот немедленно подал следующую команду. Оперативники кинулись к решеткам окон первого этажа и стали трясти их «в бессильной злобе». Толку не было никакого, зато шуму — в избытке.

А Турецкий, ухватившись за оконную раму, просунул лезвие ножа в щели между створками и стал осторожно, чтоб не звякать металлом, нащупывать железную трубку шпингалета. Оп! Зацепилось… Теперь медленно, очень медленно и осторожно… Что-то тихо звякнуло. Внизу, казалось, сейчас вырвут из стен тяжелые кованые решетки, так все тряслось — старались от души. Городецкис мог позволить себе от души смеяться. Что он, собственно, и делал, сыпля во все стороны проклятья, ругань и насмешки на латышском и русском языках.

«Кричи, ругайся! — мысленно подбадривал его Турецкий. — Ори, тетерев хренов! Пока ты орешь, сам вокруг ничего не слышишь!..»

Защелка поднялась, выйдя из паза, рама, подцепленная концом ножа, легко подалась навстречу. Нож скользнул обратно в карман. Вторая рама тоже легко и без скрипа пошла наружу, молодец хозяин, смазывает петли. Турецкий сунул в проем окна ногу. Она осторожно миновала подоконник, концы пальцев уперлись в пол антресоли. Александр Борисович медленно перевалился через подоконник и опустился, присев на пол.

И тут случилось невероятное, непредвиденное! Порыв ветра с громким стуком захлопнул одну раму.

Внизу раздались быстрые шаги. Турецкий почти лег на пол, чтобы его не было видно снизу. Но шаги уже стучали по лестнице, ведущей на антресоль. И он выхватил из кармана пистолет и, сжав его в обеих руках, вытянул перед собой.

Городецкис, разумеется, не ожидал увидеть прямо перед собой ненавистное лицо своего главного врага. Но это было так. У него даже рот открылся, словно сама собой отвалилась челюсть.

— Стоять! — рявкнул Турецкий, держа его серое лицо на прицеле.

Но голова скрылась прежде, чем стихло эхо. И почти сразу снизу ударил выстрел. За ним второй.

— Что, Кощей, влип? — ухмыльнулся Турецкий, вспомнив тюремную кличку Городецкого, тогда еще он по-русски писал свою фамилию, не успел «олатышиться». — Вот видишь, ты еще, пожалуй, мог бы сделать попытку «отмазаться» от убийства в Воронеже, дерьмо ты кандальное, а теперь, после этих выстрелов, я имею все основания не брать тебя живым. Если хочешь еще жить, кидай «волыну» и задирай свои грязные грабки, Кощей! Считаю до трех! Раз!