Фридрих Незнанский: Серьезные люди

На душе у Плетнева было скверно, хуже не бывает. Уже вечерело, операция, как он знал, закончилась в 4 часа, прошла она удачно. В коридоре перед операционной он успел перемолвиться буквально двумя фразами со Светланой. У той был вид растерянный, но глаза улыбались.

— Доктор совершил чудо, он волшебник…

— Между прочим, это его дело. Его учили этой профессии. Одних учат убивать, других учат возвращать людям жизнь — у каждого своя профессия.

Светлана помрачнела.

— Я бы этим не гордилась.

— А я и не горжусь, я свое сделал. Ну, так когда мы встретимся? В котором часу за тобой заехать? Я понимаю, что ты не оставишь Игорька, посидишь какое-то время, но отдыхать-то все равно надо. Так что, как обычно?

— Знаешь, Антон, у меня могут возникнуть некоторые непредвиденные обстоятельства на сегодня, поэтому я думаю, что будет лучше, если мы нашу с тобой встречу перенесем ну хотя бы на завтра.

Антон ничего не ответил. Он постоял, кивнул и ушел.

И вот уже вечереет, часы показывают шестой час. Положив подбородок на руль, он уже не меньше часа следил за дверьми госпиталя в надежде увидеть Светлану. Чувствовал, что устал от ожидания.

Нет, что-то не то происходит на свете, в чем-то он снова допустил крупную ошибку. По правде говоря, он был не в себе. Мысли путались, и он сам чувствовал, что его заносит в сторону. Он прекрасно понимал, что всякое доброе дело заслуживает благодарности. Дело же, которым занимался он последние дни, заслуживало особой благодарности. И он ее получил. Больше того, столько, что до сих пор, по большому счету, не мог опомниться. Но одновременно и другая мысль гвоздем торчала: те некоторые права, которые, как ему казалось, он уже получил на эту женщину — прекрасную, невероятную! — он уже готов был распространить гораздо дальше, в чем, как он сейчас понял, и заключалась его очевидная ошибка.

Существовало объективное препятствие: в клинике лежал больной мальчик, ради которого эта женщина существовала и сама, и готова была благодарить всех, кто оказывал ей помощь в его спасении. Черт возьми, не хотелось бы так думать, но наверняка существует особый разряд людей, которые такого рода формы благодарности делают своей профессией. Это, конечно, очень грубо, очень не хотелось бы думать о Светлане именно так, но резкие перепады ее настроения, ее внезапное неприятие его участия, как будто он был посторонний человек, неожиданные препятствия, которые возникали, когда речь заходила о встречах, — все это указывало на то, в чем Плетнев боялся оказаться правым.

Да, он помог ей в очень серьезном деле. Он поймал бандитов, ограбивших ее, он вернул все деньги, которые ушли на лекарство для ее Игорька. Но, может быть, она решила, что так и должно было быть? Она была удивительна, она была невероятно прекрасна до того момента, когда они поехали на Кожуховскую набережную за проклятыми редкими лекарствами, а затем привезли их в клинику. И, выйдя от доктора, она сказала Антону, что большего для нее не смог бы сделать даже сам Господь Бог. Ну да, в такие минуты люди бывают наивно откровенны и сами верят тому, о чем говорят. Но ведь затем же была ночь, эта сумасшедшая, невозможная ночь, когда Плетнев буквально терял сознание от переполнявшего его счастья.

Антона поражало, что он вот так, почти лежа грудью на баранке руля, до галлюцинаций ощущал в руках сумасшедшее тело Светланы. Его жесткие пальцы, привыкшие к железу и ружейной смазке, с потрескавшейся кожей ладоней, вдруг с поразительной нежностью ощутили наяву тугую напряженность чуточку шершавых ее икр, глубокую, проникающую жажду горячих бедер, неожиданную жесткость и силу изогнувшейся в страстном изгибе спины. Это было что-то невероятное, дьявольское, как бред наяву, потустороннее, невозможное. Но оно же было — оно стонало и билось в его жестких тисках, оно млело и растворялось на губах от бесконечно длящихся поцелуев.

Могло показаться, что эта женщина отдавалась мужчине в первый и последний раз в жизни, желая испить одновременно и страсть и боль, отдавалась мужчине, которого боготворила, после чего должен был остаться мрак и тяжелое отсутствие каких бы то ни было физических ощущений.

И все это чудо было в его руках только что. Ну… недавно.

Изголодался ты, Плетнев, по крутой женской ласке, ишь, чего уже мерещится! Но ведь было же, — с жаром возражал он себе. — Или приснилось?

Чудо держал в руках, тискал, и оно стонало от страсти, казалось, чтоб так влюбиться, нужны были безумные силы и желания. Но и то и другое исполнялось немедленно, мгновенно, будто две души, как и два желания, переполнявших их, сливались каждый раз воедино.