Фридрих Незнанский - Золотой архипелаг

— Колхозники вы, колхозники, — с болью сердечной обратился к ним Бойцов, — дорогие вы мои крестьяне… Вы же совершенно не осведомлены о реальной стоимости продаваемой земли. Вы готовы продать свои паи и участки, что называется, «за бутылку». В лучшем случае за десять — двадцать тысяч долларов вы спустите проходимцам-брокерам самые лучшие, лакомые, востребованные земли Подмосковья. Ну сами подумайте в кои-то веки своей головой, существа вы мои непонятливые! Допустим, получите вы, к примеру, свои десять — тридцать тысяч долларов, купите на радостях старенькие машины, мотоциклы, велосипеды. Устроите еще колхозную попойку, так, чтоб месяц не просыхать… А что ж я вас, не знаю, что ли? Что не будете пить, это вы кому другому расскажите, чтобы он посмеялся… Но пьянка не может длиться вечно, на это не надейтесь. В один далеко не прекрасный день вы проспитесь. И вдруг обнаружите, что остались без собственной земельки. И без средств к существованию. Тут недолго и жизнь земную закончить каким-нибудь глупым способом. Статистика показывает: самоубийств среди крестьян сейчас немало. Да и убийств тоже.

Двое оппонентов — Кира с Вилей — были недовольны его словами. Иван Андреевич имел прекрасную возможность наблюдать, как ожесточаются их лица, как готовы они объединиться, вопреки разногласиям, против председателя.

— Да за кого же это вы нас держите, Иван Андреевич? — злобно спросил Виля. — За дураков? За детей маленьких?

— За честных людей, которых совсем не трудно обмануть разным проходимцам, — припечатал Бойцов. — Они на этом собаку съели. А вы всю жизнь работаете на земле, а о ее стоимости знать не обязаны. Зато я обязан. Реальная стоимость земель нашего колхоза — сто пятьдесят миллионов долларов. И я не с бухты-барахты вам все это говорю: заключения экспертов имеются. Те жалкие десять тысяч на семью, которыми думают от вас откупиться новые олигархи, — это не деньги. Это капли, это слезы. Землю продавать нельзя.

Закончив, Иван Андреевич перевел дыхание. На него смотрели отчужденные, недоверчивые, затуманенные наведенными извне лозунгами глаза.

«И чего я тут надрываюсь? — затопила сознание горькая дума. — Им больше понравилось бы, если бы я принял сторону той или другой фирмы. А я бы мог? Запросто! Большинство руководителей сельхозпредприятии легко входит в сговор с шефами таких мошеннических фирм. Вместе им, жуликами и ворам, легче обработать рядовую публику — крестьянство. Не редкость, когда руководитель сельхозпредприятия пугает мужиков новыми криминальными хозяевами. „Не хотите работать со мной, — утверждает такой хмырь, — вас, мужиков, разорят до нитки вот те, пришлые молодчики! Мои же люди расплатятся с пайщиками по достойной „правильной“ рыночной цене. А совхоз наш (или колхоз) все равно разорен, пойдет с молотка! Так что давайте, дорогие сограждане, делайте так, как я вам говорю! Нужно продать наш колхозный (либо совхозный) фонд фирме такой-то, гражданину такому-то, и выполняйте все мои указания без разговоров!“ Вот как они делают, и народ их за это уважает…»

Здесь мысль останавливалась. Потому что Иван Андреевич Бойцов твердо знал: он не способен совершить поступок, за который перестанет уважать самого себя. Как он будет после этого смотреть в глаза колхозникам, жене Ладе, своим троим детям? А ведь тайное всегда становится явным. Бойцов не собирается прославиться в истории Горок Ленинских на манер своего тезки Буянова — липового героя…

— А ты-то чего молчишь, Николаич? — обратился он к тому, кто все это время не издал ни звука и только тяжело дышал в тулуп. — Ты-то за кого?

Убеленный сединой Платон Николаевич Емельянов, образцовый труженик и непьющий отец восьмерых детей, ворохнулся. Он мужик основательный: руками работает, слова бережет. Зато уж как скажет…

— Я за тебя, Иван Андреевич. Правильно ты все говорил. Вот и я им, дуракам, говорю: нечего разбазаривать добро, которое наши деды-прадеды наживали. Землицу нашу…

— Ну вот, — устало молвил Бойцов, — хоть один за меня.

Платон Николаевич приподнимался со стула, целеустремленно и настойчиво. Лицо его приобретало цвет коммунистического флага.

— Я не один! — по-медвежьи заревел Емельянов. — Нас много! И если некоторые тут землей разбрасываться хотят, пускай зарубят на своем оченно длинном носу, что не выйдет. Не выйдет! Не успеют ничего фирмам продать. Раньше мы их… Шею свернем! На худой конец, вилы сгодятся!

— Сядь, Николаич, — приказал Бойцов — сухо, без крика, но как-то так, что Емельянов осел на прежнее место, точно сугроб под лучами жаркого солнца. — Я никак не пойму: вы что, с ума сошли? Поубивать друг друга хотите? Облегчить работу врагам?