Николай Псурцев - Разные роли капитана Колотова

– Как вы связывались?

– Он звонил.

– Как его найти, вы знаете?

– Нет, нет, нет.

Из мастерской вышел Лаптев. Он был весел. Маленькие глазки его возбужденно блестели, как перед долгожданной встречей с любимой. Он хитро подмигнул, потом закатил глаза и покачал головой.

– Там такое!.. – наконец подал он голос.

– Ну, – поторопил его Колотов.

– Три стопочки икон за мольбертами, среди хлама. Красивые. У бабки моей, простой русской крестьянки, – зачастил шофер, – были менее сверкающие и симпатичные. Они были скромные и эта… непритязательные. А она ведь была трудовая женщина, не бедная…

– Как вы смеете? – лицо Маратова обострилось, появился неровный румянец на скулах. – Вы не имеете права обыскивать. Покажите ордер!..

– Это случайность, – успокаивающе проговорил Колотов. – Товарищ Лаптев любовался картинами и вдруг увидел необычные предметы и в порядке дружеского общения поведал нам. Так? – повернулся он к Лаптеву.

– Конечно. – Лаптев развел руками и с осуждением посмотрел на художника, мол, как ты можешь меня, такого симпатягу, подозревать в чем-то непотребном.

Художник с силой потянул вниз длинный свитер, повел подбородком.

– Я буду жаловаться! – сквозь зубы веско проговорил он.

– Ладно, хватит! – отрезал Колотов. – Закончили наши игры. Давай все, как есть, живописец. Начал говорить, говори до конца. – Колотов извлек из кармана листок. – Вот опись похищенных за этот год икон. Если хоть одна из них найдется среди твоих…

Маратов перестал тянуть свитер, посмотрел в окно. Пасмурно. Осень, конец сентября. Нижние окна соседних домов отливают желтым – это деревья смотрятся в них, смотрятся и грустят о прошедшем веселом лете. Он вспомнил другую осень, подготовку к первой выставке, суету, радостное возбуждение, предощущение чего-то значительного, великого, светлое пятно Наташиного лица в ночи, холодный фужер с шампанским, прижатый ко лбу, и как он шептал в маленькое, нежное ее ушко: «Это мой шанс, я чувствую, мы уедем к черту из этого городишки, мы будем жить в Москве, она падет ниц передо мной, как не пала перед Наполеоном…»

– Картины не приносят большого дохода, – негромко проговорил он. – Здесь нет истинных ценителей. А за реставрацию икон он платил очень прилично. Самое главное, что я не спрашивал, откуда они. Я и вправду не знал, откуда они. Вы верите? – Он заглянул в глаза Колотову. – Верите?

Колотов молчал, безучастно разглядывая Маратова.

– Он звонил сегодня утром, – продолжал погрустневший художник. – Сказал, какие-то неприятности у него, сказал, что позвонит завтра после двух и заедет за товаром, в смысле – за готовыми досками…

– Наши сотрудники останутся у вас, – сказал Колотов. – Придется не выходить никуда, покуда он не придет. Потерпите. Ну а потом подумаем, что с вами делать.

Он не мог заснуть до трех часов ночи – старался запомнить, как разговаривал с художником, пытался поточнее вспомнить выражения, которые употреблял в допросах Питона и Гуляя, восстанавливал эмоциональное состояние, в котором пребывал в те моменты, – нельзя же осрамить великий милицейский клан перед этими фасонистыми киномолодцами – и утром уже четко знал, что и как будет говорить на допросе с киношным жуликом.

В управление он вошел веселым, бодрым, подтянутым, несмотря на то, что спал-то мало. Заглянул в предоставленный съемочной группе кабинет. Капаров тоже был сегодня бодрый и подтянутый. Он обрадовался, увидев Колотова, улыбаясь, заспешил навстречу.

Колотов машинально кивнул, не сводя глаз с черного зрачка камеры.

Капаров поймал его взгляд, хмыкнул.

– Она еще не работает, – сказал он.

– Я вижу. – Колотов постарался произнести эти слова сухо и безразлично.

– Для начала прорепетируем. Хорошо? – Капаров все время улыбался и делал доброе лицо, будто разговаривал с малышом.

Колотов поудобней расположился за столом.

– Расслабьтесь, – посоветовал режиссер. – Забудьте о камере, о дигах, о людях, обо мне… Постарайтесь забыть. Люди вашей профессии должны уметь отключаться.

– Я отключился, – неуверенно произнес Колотов.

– Вот и прекрасно, – сказал Капаров. – Начнем. Представьте, что я задержанный. Вот я сажусь напротив. – Режиссер сел. – Я расстроен, мрачен, весь в себе. – Режиссер понурился, поджал губы, с нехорошим прищуром покосился на Колотова. – Импровизируйте, – осиплым в студеных застенках голосом проговорил он.

Колотов откинулся на спинку стула, постучал пальцами по столу, поднял глаза на режиссера, открыл рот, набрал воздуха, застыл так на мгновенье и выдохнул, помотав головой.