Джон Дуглас: Охотники за умами. ФБР против серийных убийц

Он также сказал, что, несмотря на все усилия, я, скорее всего, умру. Томографическое сканирование мозга показало, что высокая температура вызвала перфорацию сосудов и обширное кровоизлияние в правом полушарии.

— Проще говоря, — объяснил агентам врач, — его мозг изжарился до хрустящей корочки. Это было 2 декабря 1983 года. Накануне вступила в силу моя новая страховка. Начальник отдела Роджер Депью сам приехал в школу к Пэм, чтобы сообщить печальную новость. И жена с моим отцом вылетели в Сиэтл, оставив девочек на попечение моей матери. Двое агентов из местного отделения ФБР, Рик Мэттерс и Джон Байнер, встретили их в аэропорту и отвезли прямо в госпиталь. И там врачи им открыли, насколько серьезно мое положение. Они старались подготовить Пэм к моей смерти и предупредили, что, если даже я выживу, все равно, скорее всего, останусь слепым и парализованным. Будучи католичкой, жена пригласила священника, но когда тот узнал, что я пресвитерианин, то отказался свершать обряд. Блейн и Рон выставили его за дверь и нашли другого, который ломался меньше, и попросили за меня помолиться. Я находился в коме — между жизнью и смертью.

По правилам реанимационного отделения посещать меня могли только близкие. И коллеги из Квонтико, Рик Мэттерс и сотрудники местного отделения сразу же превратились в моих родственников.

— У вас большая семья, — ехидно заметила Пэм одна из сестер.

Но мысль о «большой семье» не стоило воспринимать только как шутку. В Квонтико Билл Хэгмейер из научной психологической службы и Том Коламбелл из Национальной академии организовали сбор средств, чтобы Пэм и отец могли оставаться со мной в Сиэтле. Вскоре деньги стали поступать от офицеров полиции со всей страны. Между тем делались необходимые приготовления для перевозки моего тела в Виргинию и захоронения на воинском кладбище в Квонтико. Ближе к концу недели Пэм, отец, оба агента и священник встали у моей постели в кружок, соединили ладони, взяли мои руки в свои и стали молиться. И к ночи я вышел из комы.

Помню, я очень удивился, увидев Пэм и отца, и никак не мог сообразить, где нахожусь. Сначала язык меня совершенно не слушался, левая сторона лица безвольно отвисла, левая часть тела оставалась парализованной. Но постепенно речь начала возвращаться, хотя и оставалась неразборчивой. Я смог пошевелить ногой, движения все больше восстанавливались. От трубки жизнеобеспечения саднило в горле. Мне прекратили давать фенобарбитал, но, чтобы не возобновились конвульсии, перевели на дилантин. И после многочисленных анализов, томограмм и похлопываний по позвоночнику поставили клинический диагноз: вирусный энцефалит, осложненный стрессом и общим ослаблением организма. Мне повезло, что я остался в живых. Но выздоровление шло тяжело и приносило много разочарований. У меня возникли проблемы с памятью. Чтобы помочь вспомнить фамилию лечащего врача доктора Сигала, Пэм принесла укрепленную на пробковой подставке морскую раковину, на которой был вырезан силуэт чайки1. И когда в следующий раз врач решил проверить мои умственные возможности и спросил, как его зовут, я тут же вспомнил и пробормотал:

— Доктор Сигал.

Несмотря на теплую поддержку, восстановительный процесс изнурял. Мне ведь никогда не сиделось на месте, да и размышлять о чем-нибудь не торопясь я не любил. Желая приободрить меня, позвонил директор ФБР Уильям Уэбстер, и я сказал ему, что теперь вряд ли смогу когда-нибудь стрелять.

— Об этом можете не волноваться, Джон, — ответил он. — Мы вас держим за ваши мозги.

Я промолчал и не выдал своего опасения, что их-то у меня как раз осталось немного. Наконец я покинул Шведский госпиталь и за два дня до Рождества приехал домой. Перед отъездом я зашел в реанимационное отделение и поблагодарил врачей за то, что они спасли мне жизнь. Роджер Депью подхватил нас в Далласском аэропорту и отвез домой в Фредериксберг, где у дверей развевался американский флаг и висел огромный транспарант: «Добро пожаловать, Джон!» Я похудел со 190 до 165 фунтов, и когда дочери увидели меня в таком виде в кресле-каталке, то до смерти перепугались и еще долго не хотели отпускать в командировки.

Рождество мы встретили невесело: я виделся с очень немногими — Роном Уолкером, Блейном Мак-Илвейном, Биллом Хэгмейером и еще одним агентом из Квонтико Джимом Хорном. Я встал с креслакаталки, но передвигался еще с трудом и не мог свободно поддерживать разговор. Заметил, что сделался плаксивым, да и память частенько меня подводила. Когда Пэм или отец возили меня по Фредериксбергу, я смотрел на какое-нибудь здание и не узнавал, словно его только что построили. Я очень походил на людей, у которых недавно случился удар, и меня не могло не беспокоить, сумею ли я снова работать.