Александр Кулешов - Рейс продолжается

И лаборатории у них научные, и классы автовождения, и всякой техники специальной.

Нажимает преподаватель кнопку, опускаются шторы, появляется киноэкран, раздвигаются стены, возникают цветные телевизоры, карта всей области — голос из динамика рассказывает о преступности, а на карте вспыхивают цветные лампочки.

Экзамены машины принимают.

Тир — так у нас такого в дивизии не было. Все автоматизировано. А класс оружия? Фото? Всякой криминалистической техники!

Но особое впечатление на меня произвели спортзал и зал для занятий самбо. Я к тому времени уже был перворазрядник и уж в чем в чем, а в самбо разбирался. И сразу оценил, какое здесь совершенное оснащение, а главное, как владеют самбо ребята, что там занимались. Высокий класс!

А потом нам многое рассказали из истории милиции, показали фильмы, подвели к стене, на которой большие фото. Много фото и высечены имена. Это все погибшие при исполнении служебного долга. В схватке с преступниками.

Разные там лица — молодые и не очень, красивые и так себе, могучие, словно из камня высеченные, и совсем ребячьи. Одно общее — глаза. Взгляды у всех твердые, смелые. И я понимаю, что в свой смертный час ребята эти взглядов не опускали.

Словом, на следующей беседе, когда полковник спросил меня:

— Ну, как?

Я ответил:

— Подаю заявление!

— Не спеши, — улыбается, — хорошо подумал? Кем стать хочешь: ученым, экспертом, следователем, воспитателем в колонии, оперативником, а, может, кинологом? (Я и не знал тогда что это значит. Думал, кино крутить). Есть у нас и политработники, и внутренние войска, и железнодорожная милиция, и охрана метро, и речная милиция. И воздушная. Есть ГАИ, паспортный стол, есть детские комнаты, участковые, есть штабная работа, спортивная, вневедомственная охрана. Конная милиция тоже есть. Нам радисты нужны, снайперы, вертолетчики, водолазы, авто- и мотогонщики-виртуозы, самбисты-чемпионы, опытные педагоги, бухгалтера, экономисты, лингвисты, даже историки, даже музейные работники. На инструменте не играешь, поешь, может, — нам руководители в ансамбли тоже нужны. И свои киностудии у нас есть, и студии художников, и газеты, и журналы… Выбирай. Куда хочешь?

— Хочу, где с убийцами и бандитами сражаются! — брякаю, — или, вот, в воздушную милицию — я ведь парашютист…

— Ясно. Значит, в отдел по борьбе с особо опасными преступлениями или в воздушную. Хотя, прямо скажу, с парашютом там вряд ли придется прыгать.

Словом, нашли для меня в милиции подходящее место.

Не жалею, и работу свою люблю безмерно.

Однажды только, когда женился, и Лена стала понимать, в каком подразделении я служу, попыталась она осторожно, конечно (характер мой она уже изучила), отговорить, вернее, уговорить перейти в другое.

— Ты же умный человек, — толкует, — ты бы мог стать ученым, специалистом. Ну, для чего тебе со всяким сбродом иметь дело, там и убить могут. Что других нет, кто больше подходит?

— Нет, — говорю, — я самый подходящий. Посмотри на меня. Ну, кто с таким справится. Даже тебе не по плечу.

— Да ну тебя, — обижается, — я серьезно.

— А если серьезно, Лена, — говорю, — брось этот спор. Я люблю свое дело. Я считаю его самым важным. Потому что нет ничего важнее, чем беречь людскую жизнь. Конечно, вор, жулик, спекулянт наносят большой вред. Но убийца с ножом или пистолетом ведь непосредственно посягает на жизнь человека. Ни деньги, ни вещи у него отнимает — жизнь. Значит, тот, кто оберегает эту жизнь, кто борется с убийцами, насильниками, с особо опасными преступниками, тот делает главное дело. (Это, разумеется, немного преувеличено — в конечном счете, все мы делаем общее дело, и звенья нашей работы тесно взаимосвязаны, но так для Лены наглядней).

— Но это же опасно!

— Лена, а прыгать с парашютом не опасно? А летать на истребителе-перехватчике, а испытывать самолеты, а охранять границу? Я военный человек, хоть и служу теперь в МВД. А опасность, риск всегда сопровождают жизнь военного человека даже в мирное время.

— Вон, Сережка, который в паспортном столе…

— Перестань! Завтра объявится особо опасный преступник, всех поднимут на поиск, и в решающую минуту лицом к лицу с преступником может столкнуться как раз твой Сережка.

— Ну, хорошо, еще три года, пять, — подходит она с другого конца, — ты уже постареешь (это, значит, когда мне стукнет лет двадцать пять — двадцать семь), что будешь делать?

— Вот тогда пойду учиться, в Академию, между прочим, до тридцати пяти принимают. А могу стать инструктором по самбо, стрельбе, мотоспорту. Да мало ли есть для меня специальностей, когда я стану через три-пять лет седобородым, как ты считаешь, стариком…