Андрей Кивинов - Высокое напряжение

— Интересно. А этот во что одет был?

— Насчёт куртки ничего сказать не могу, футболку только помню. Чёрная, с рожей какой-то спереди. Скелет, кажется.

— В комнату заходил к ним?

— Нет, ни разу.

— Николай Филиппович!

— Ну, заходил. Разок.

— Ну и что было в комнате?

— Да ничего. Они ж переночуют и отваливают. Даже крова и не заправляли. Как скоты.

— Ладненько. Записывать это пока не будем, бог с вами. Нo имейте в виду, если опять вы что-нибудь забыли, то…

Паша постучал пальцем по кухонному столу. Жест был убедителен и дополнительных комментариев не требовал. Встав с табуретки, Гончаров ногой задвинул её под стол и по узкому коридору направился к двери.

— Да, вот ещё… — как бы вспомнив, вдогонку произнёс Николай Филиппович. Паша обернулся.

— Я вспомнил, как его звали. Кличку вспомнил «Череп». И ещё…

— Ну?

— Когда мы поругались, здесь, на кухне, он вытаскивал из кармана нож. Такой необычный, как веер раскладывается. С красной ручкой.

Мужик поднял взлохмаченную, месяца два нечёсаную голову и тупо заглянул в исписанный лист протокола.

— Читай, — Казанцев бросил на бланк ручку. — Что не понравится, скажешь.

Мужик трясущимися пальцами поставил подпись-закорючку, даже не взглянув на текст.

— Всё равно ни фига я не помню. Пишите как надо. Дай закурить лучше.

Костик бросил на стол пачку сигарет.

— Помнишь ты всё, родной, помнишь. А на плохую память теперь поздно списывать. Ты мне так объясни, без бумаг. Зачем?

Мужик поежился.

— Не знаю. По пьяни.

— Это слабый аргумент. Было уже.

— А что теперь-то? Пишите как надо.

— Да напишем, напишем. Я тебя понять не могу. Вроде не «баклан», вроде не блатной. Пьяница тихий. Да и повода не было. Что ж тогда?

— Просто так, значит…

Костик больше не стал терзать мужика бесполезными вопросами. От его вопросов человек не оживёт. Ни тот, ни этот. Они оба уже мертвы.

Он молча кивнул сидящему на дверь и поднялся со стула.

— Пошли.

Мужик потер руками покрасневшие после недельного запоя глаза и заковылял из кабинета в камеру. Казанцев, сдав его дежурному местного отделения, вернулся собрать разбросанные по столу бумаги.

На баланс группы можно было записать раскрытую «мокруху». Хотя какой там к чертям кошачьим баланс… Только для цифр на оперативном совещании. Стрёмно, жизнь, оказывается, может измеряться процентами. Минуточку, минуточку, просим не путать — не жизнь, а раскрываемость убийств. Это разные вещи.

Так-то, конечно, так, да только тому дядьке, что лежит сейчас в подъезде, по большому счёту уже всё равно, какой там процент раскрываемости. Он бы сейчас предпочел сидеть в своей квартире живым-здоровым и попивать пивко. Ну, или «Херши-колу». Без всяких процентов.

Костик скрепил листы и отнёс дежурному для передачи следователю прокуратуры, который вместе с экспертом всё ещё осматривал место происшествия.

Два часа назад задержанный мужик вышел на лестницу своего дома из загаженной квартиры взглянуть на мир божий после недельного «штопора». На свою беду в этот самый момент в подъезде находился сосед, ремонтировавший почтовый ящик. Дальше и объяснять не стоит. Слово за слово, что-то там кому-то не понравилось, сейчас уже не выяснишь. В итоге ныне арестованный, но живой, оглушил свободного, но мертвого, а когда тот упал, опустил на его голову тридцатикилограммовый вентиль, валявшийся у входа в подвал.

Задержан он был на месте преступления соседями, сопротивления не оказывал и просьб выпустить его не высказывал.

Раскрывать в этой истории было нечего. «Бытовуха». Убийство без причин. Просто так.

Ароматный запах шавермы — арабского сэндвича — защекотал ноздри. Белкин не успел пообедать, организм требовал удовлетворения.

Вовчик открыл кошелёк, оглянулся на киоск, разглядел цену и со вздохом сунул бумажник обратно в куртку. Денег хватало на тощий бутерброд с каменным сыром в привокзальном буфете. Ладно, говорят, голодание полезно. Петрович в таких случаях закусывает «беломорным» дымом. Белкин не курил, боясь испортить дыхалку, без которой на футбольном поле делать нечего.

Он потолкался среди пассажиров, сходил посмотреть на публику возле табло, послушал болтовню и, ничего полезного не высмотрев и не выслушав, направился в пикет милиции, чтобы переговорить с местными вокзальными операми.

С Московским вокзалом у Вовчика были связаны неприятные воспоминания. Примерно год назад, ещё работая в территориальном отделении, он со своими операми задерживал здесь одного товарища, совершившего разбойное нападение на квартиру и сматывавшего удочки из города на поезде. Товарищ был «гастролёром», его фотографии у ребят не было, поэтому они ориентировались по приметам, полученным от потерпевшей.