Аркадий Вайнер - Объезжайте на дорогах сбитых кошек и собак

— Почему?

— Потому что ваш любимый Сурик, по прозвищу Честность, тот самый, у которого правдивость — ремесло, и остальные его дружки — не только жестокие, но и легкомысленные молодые люди. И они вас поставили в довольно опасное положение.

— Это чем же?

— Они научили вас сказать, будто вы не были на месте происшествия, на автостоянке, где произошла драка…

Она сделала протестующее движение, хотя в глазах ее уже плыла дымка страха. И я не дал ей говорить.

— Подождите, подождите, Марина, не перебивайте меня! Дослушайте, не говорите непоправимого, сохраните себе пути к отступлению.

— Но я ничего не знаю… — вяло проблеяла Марина.

— Вот этого они и добивались, они боялись, что вы, не улавливая некоторых тонкостей, наболтаете мне лишнего. А так — не было вас на месте и говорить не о чем. Но вы там были и вас там видели.

— М-меня видели?..

— Конечно! Поэтому, если я вас завтра вызову в прокуратуру и вы мне хоть полсловом заикнетесь о том, что вас там не было, я сразу же вынесу постановление о привлечении вас к уголовной ответственности за дачу ложных показаний. Вам понятно? Не Сурика, не Карманова, не Винокурова, а именно вас! Ясно?

— Да что вы все хотите от меня? — взмолилась Марина, которая сейчас уже не была высоко парящей летчицей, а стала родной сестрой всех перепуганных и несчастных девиц на белом свете.

— Мне от вас ничего не надо. Я хочу только, чтобы вы мне ответили на один вопрос, имеющий к этой истории достаточно косвенное отношение. И если вы мне надумаете солгать, то завтра же мы продолжим этот разговор у меня…

— Так я же ничего и не знаю… — беспомощно развела Марина руками. — Я с удовольствием, если могу…

— Можете, можете! Объясните мне, за что ваши дружки били шофера Плахотина? Помните, вы еще сами сказали: накидали ему банок?

— Честное слово, я подробностей не знаю! — она прижала руки к своей обильной груди. — Честное слово! Я краем уха слышала, что он не привез какое-то мясо или не туда привез… А может, долг за мясо не вернул, что ли… И больше я ничего не знаю! Честное слово!.. Чем хотите поклянусь…

— Да не клянитесь вы ничем, я вам верю, — допил остаток кофе, поставил чашку и ушел.

Уколова я встретил у подъезда прокуратуры.

— Я вас с обеда дожидаюсь, — сказал он.

— Значит, ценную информацию принес. Иначе ты, человек занятой, не стал бы на меня, пустохода, дорогое время тратить…

— Это мы еще посмотрим, насколько она ценная, — сделал мне снисхождение, улыбнулся Уколов. — В ОБХСС предлагают завтра провести операцию… У них есть сведения, правда, непроверенные, что мясо воруют с базы…

— Хорошо, что не прямо с пастбища, — заметил я.

— С пастбища не украдешь, там счет по головам, — отмел мой незатейливый юмор Уколов. — Наших клиентов нужно брать только с поличным, потому что они во время кольцевого завоза мясо везут по нормальным, правильным документам. Но всем законным получателям не догружают по сто — двести килограммов и сразу же сбрасывают лишек на точках общепита…

— Понимаю, — кивнул я. — Интересно, к Ахмету тоже повезут? Меня не побоятся?

— А чего им вас бояться? — удивился Уколов. — Они же потерпевшие…

— Ну, все-таки… Должны какую-нибудь опаску иметь?

— Да что вы, Борис Васильевич, они бояться отвыкли, считают, что «все схвачено»! А монета каждый день нужна, так что повезут, не сомневайтесь… Кстати, в ОБХСС почти уверены, что повезет «левое» мясо Плахотин.

— Если повезет, это логично, он ведь с винокуровской компанией не рассчитался, долг за ним. Что нам с тобой делать?

— Ждать до завтра. Как только Плахотин загрузит на продбазе грузовик, ребята нам звонят, и мы выезжаем…

— Я разрешил вам вчера свидание с сыном Александром, вы у него были? — спросил я. Отец молча кивнул, а мать торопливо сказала:

— Да, спасибо вам большое, больше часа с Сашенькой видались…

Мы сидели в большой комнате их крепкого просторного дома. Когда я вошел, Степанова пригласила:

— Пройдемте в зало…

«Зало» было обставлено современной полированной мебелью, не имеющей индивидуальных примет, никогда нельзя по ней определить, живет здесь доцент или колхозник. Разговор не клеился — отец каменно молчал, а мать, подвижная моложавая женщина, сетовала, плакала, жаловалась на неукротимые характеры сыновей.

— Нрав у Сашки трудный, — говорила она. — Он ведь каждой бочке затычка, так жить с людьми нельзя. Не любят они, когда им в нос тычут… И с Вадиком сладу нет… Мы ведь с отцом всю жизнь горбили, для них добро наживали, а Вадик на каждое слово — «мещанство», «пошлость»… Третьего дня сказал мне: «У вас создание мелкобуржуазное»! Надо же, а?..