Жорж Сименон - Мегрэ и бродяга [Мегрэ и клошар]

— Вот именно: почему? — вставил слово помощник прокурора. — Ведь он чуть не отправился на тот свет. Мне думается, он должен был бы… В самом деле, как иначе мог думать помощник прокурора, который жил с семьей в Пасси [11] Пасси — один из фешенебельных районов Парижа. , устраивал у себя дважды в месяц приемы и заботился прежде всего о собственной карьере и о повышении оклада.

Но не так думал бродяга.

Ведь существует же правосудие!

Еще бы! Но те, кто не боится спать зимой под мостами, завернувшись для тепла в старые газеты, меньше всего думают об этом самом правосудии.

— Ну, а вы, комиссар, его понимаете?

Мегрэ не решился ответить «да», поскольку это вызвало бы недоумение.

— Видите ли… для него суд присяжных, разбирательство дела, вопросы, приговор и тюрьма — все это не имеет существенного значения.

Что бы подумали эти двое, если бы комиссар рассказал им о стеклянном шарике, который он вложил в руку пострадавшего? Или хотя бы о том, что бывший доктор Келлер, чья жена живет на острове Сен-Луи, а дочь вышла замуж за крупного фабриканта аптекарских товаров, хранит у себя в кармане, как десятилетний мальчишка, стеклянные шарики?

— Он все еще требует встречи с консулом?

Речь снова зашла о Жефе.

Взглянув на помощника прокурора, судья нерешительно заметил:

— При таком положении дела я едва ли смогу подписать ордер на его арест. Судя по вашим словам, комиссар, если я даже и допрошу ван Гута, то это все равно ни к чему не приведет.

Да, чего не смог добиться Мегрэ, вряд ли добьется судья!

— Что же дальше?

Что дальше? Прежде чем прийти сюда, Мегрэ уже знал, что партия проиграна. Остается только одно: отпустить ван Гута да еще принести ему извинения, если он потребует.

— Простите, Мегрэ, но при таких обстоятельствах…

— Я понимаю…

Предстояло пережить несколько неприятных минут. Это случалось не в первый раз и всегда, когда он сталкивался с людьми недалекими.

— Извините, господа, — тихо произнес Мегрэ, покидая кабинет судьи.

Немного спустя комиссар повторил эти слова уже у себя в кабинете.

— Извините, мосье ван Гут! Правда, я приношу извинения только формально. Знайте: своего мнения я не изменил. Я по-прежнему убежден, что это вы убили своего хозяина, Луи Виллемса, и сделали все возможное, чтобы избавиться от бродяги, который мог оказаться нежелательным свидетелем. А теперь можете вернуться на свою баржу к жене и ребенку. Прощайте, мосье ван Гут!

Вопреки ожиданиям, речник не возмутился, а только с некоторым удивлением поглядел на комиссара и, уже стоя на пороге, протянул ему длинную руку, проворчав:

— Всякий может ошибиться, верно?

Мегрэ сделал вид, что не заметил протянутой руки, и пять минут спустя с головой погрузился в текущие дела.

В последующие недели полиция произвела нелегкую работу, проверив все обстоятельства дела как в районе набережной Берси, так и у моста Мари. Допросили множество людей. Бельгийская полиция прислала запрошенный материал, который подкололи к остальным материалам расследования.

Что же касается комиссара, то в течение трех месяцев его часто видели у причала на набережной Селестэн. Сунув руки в карманы, с трубкой в зубах, он, словно бездельник, прохаживался мимо моста Мари. Тубиб выписался из больницы и снова вернулся в свое убежище под сводом моста. Вещи ему возвратили.

Иногда Мегрэ как бы случайно останавливался возле бродяги. Разговор их бывал недолог:

— Живем?

— Живем!

— Рана вас больше не беспокоит?

— Временами немного кружится голова…

Они избегали говорить о случившемся, но Келлер прекрасно понимал, зачем приходит сюда комиссар. И Мегрэ тоже знал, что тот все понимает. Это превратилось уже в своеобразную игру. Невинную игру, которая длилась до наступления летней жары.

Однажды утром комиссар остановился перед бродягой, который жевал краюху хлеба, запивая ее красным вином.

— Живем?

— Живем!

Быть может, Франсуа Келлер решил, что его собеседник достаточно ждал? Посмотрев на стоявшую на приколе бельгийскую баржу, очень похожую на «Зваарте Зваан», он заметил:

— Хорошо живется этим людям.

И, указав на двух белокурых детей, игравших на палубе, добавил:

— В особенности малышам…

Мегрэ внимательно посмотрел ему в глаза, инстинктивно чувствуя: сейчас за этим что-то последует.

— Но жизнь никому не дается легко, — продолжал бродяга.

— Так же, как и смерть…

— И судить никому не дано.