Жорж Сименон - Мегрэ и бродяга [Мегрэ и клошар]

— Мне только что сообщили, что ему гораздо лучше.

— Есть надежда, что он поправится?

— Весьма вероятно.

— Он очень страдает?

— Вряд ли. Ему, наверно, делают уколы.

— Вчера какие-то в штатском приходили за его вещами. Это ваши люди?

Мегрэ кивнул и, улыбнувшись, добавил:

— Не беспокойтесь, ему все вернут.

— Вы еще не знаете, кто мог это сделать?

— А вы?

— Я?.. Вот уже пятнадцать лет, как я живу на набережной, и за все это время первый раз вижу, чтоб напали на бродягу… Ведь мы безобидные люди. Вы-то это знаете лучше, чем кто другой.

Слово, как видно, понравилось ей, и она повторила:

— Безобидные… У нас никогда не бывает даже драк. Каждый волен поступать, как ему хочется. А если не дорожить свободой, для чего же тогда спать под мостами?..

Присмотревшись, Мегрэ заметил, что глаза у нее покраснели, а лицо приобрело багровый оттенок, которого не было накануне.

— Вы сегодня пили?

— Чтоб заморить червяка.

— А что говорят ваши товарищи?

— Ничего не говорят… Когда насмотришься всякого, неохота судачить.

Видя, что Мегрэ направляется к лестнице, Леа спросила:

— Можно мне подождать вас, чтоб узнать новости?

— Я, возможно, задержусь.

— Не страшно. Не все ли равно, где болтаться?

К толстухе возвратилось хорошее настроение. На лице промелькнула по-детски наивная улыбка.

— А сигареты у вас не найдется?

Мегрэ показал на трубку.

— Тогда щепотку табаку… Если нечего курить, я жую табак.

Мегрэ поднялся в лифте вместе с больным, лежащим на носилках, и двумя сестрами. На четвертом этаже он столкнулся со старшей сестрой, как раз выходившей из палаты.

— Вы же знаете, где лежит Келлер… Я скоро приду: вызывают в операционную…

Как и накануне, больные уставились на Мегрэ. Очевидно, его узнали. Держа шляпу в руке, комиссар направился к койке доктора Келлера и увидел наконец его лицо, кое-где заклеенное пластырем.

Вчера Келлера побрили, и теперь он мало походил на свою фотографию. Лицо — землистое, с заострившимися чертами. Губы — тонкие, бледные. Мегрэ невольно вздрогнул, внезапно встретившись со взглядом больного.

Вне всякого сомнения, Тубиб смотрел именно на него, и это был взгляд человека, находящегося в полном сознании.

Мегрэ чувствовал: необходимо что-то сказать, а что сказать — он не знал. Возле кровати стоял стул, и он опустился на него.

— Вам лучше? — наконец спросил он, понизив голос. Мегрэ был уверен, что слова эти вовсе не потонули в тумане, что они были восприняты и поняты. Но глаза, по-прежнему устремленные на Мегрэ, выражали полное безразличие.

— Вы меня слышите, доктор Келлер?

Так начался длительный и малоуспешный поединок.

Мегрэ редко говорил с женой о делах, которые вел. Впрочем, он почти никогда не обсуждал их даже со своими ближайшими помощниками и ограничивался только тем, что давал им указания. Таков уж был метод его работы: самому добраться до сути, постепенно вникая в жизнь людей, о существовании которых он еще накануне не подозревал.

«Что вы думаете об этом, Мегрэ?» — зачастую спрашивал его судебный следователь после выезда на место происшествия или же по ходу выяснения фактов.

Ответ был всегда один:

«Ничего не думаю, господин следователь».

А однажды кто-то заметил:

«Не думает, а вникает».

В известной степени это было действительно так, ибо комиссар придавал слишком большое значение каждому высказанному слову и поэтому предпочитал помалкивать.

Но на сей раз все получилось иначе, во всяком случае, в отношении госпожи Мегрэ — возможно, потому, что благодаря сестре, жившей в Мюлузе, она существенно помогла мужу.

Усаживаясь за обеденный стол, Мегрэ сообщил жене:

— Сегодня я познакомился с Келлером…

Госпожа Мегрэ была поражена. И не только тому, что он сам заговорил о Келлере. Ее поразил прежде всего веселый тон мужа. Может быть, «веселый» и не то слово, но как бы то ни было, выражение глаз и бодрый тон комиссара свидетельствовали об отличном настроении.

Газеты на этот раз не докучали Мегрэ, а помощник прокурора и судья оставили его в покое… Что им до какого-то бродяги, которого пристукнули под мостом, потом бросили в Сену, но он чудом спасся, а теперь профессор Маньен не перестает удивляться его живучести! Хм… ну и что?

Короче говоря, налицо такое странное преступление, где не было ни жертвы, ни убийцы и вообще никто не беспокоился о Тубибе, если не считать толстой Леа да еще двух-трех бродяг.