Хеннинг Манкелль - Китаец

— Я одна. Муж в отъезде. Дети живут отдельно. Если вы опасаетесь кого-то встретить.

— Дело не в этом. Я не одна. Со мной Сань.

— Где же он?

Хо кивнула на противоположный тротуар. Сань стоял, прислонясь к стене дома.

— Зовите его сюда. И пойдем ко мне.

Сань выглядел уже не таким взбудораженным, как в ту первую сумбурную встречу. Биргитта заметила, что он похож на мать — и лицом, и чем-то в манере улыбаться.

— Сколько тебе лет? — спросила она.

— Двадцать два.

По-английски он говорил так же превосходно, как Хун и Хо.

Они расположились в гостиной. Сань попросил кофе, Хо — чаю. На столе стояла игра, купленная Биргиттой в Пекине. Помимо сумочки Хо держала в руках бумажный пакет. Она достала оттуда пачку ксерокопированных страниц с китайскими иероглифами и тетрадь с английским текстом.

— Я Жу имел квартиру в Лондоне. Одна из моих подруг знакома с Лан, его экономкой. Лан готовила ему и обеспечивала тишину, которой он требовал. Она впустила нас в квартиру, и мы нашли дневник, откуда взяты эти записи. Я перевела ту их часть, которая разъясняет многое из случившегося. Не всё, конечно, но достаточно, чтобы понять. У Я Жу были мотивы, целиком понятные лишь ему одному.

— Вы говорили, он был могущественный человек. Наверно, его смерть привлекла в Китае большое внимание?

Ответил Сань, до сих пор сидевший молча:

— Нет. Никакого шума, только тишина, о которой писал Шекспир. «А дальше тишина». Я Жу был настолько могуществен, что другие, обладающие подобной же властью, сумели замять случившееся. Я Жу словно никогда не существовал. По-видимому, многие обрадовались его смерти или вздохнули с облегчением, в том числе и такие, кто слыл его друзьями. Я Жу был опасен, собирал информацию, чтобы уничтожать своих врагов или обременительных конкурентов. Сейчас все его предприятия ликвидируются, людям платят, покупая их молчание, все костенеет, превращается в бетонную стену, отделяющую его и его судьбу и от официальной истории, и от нас, живых.

Биргитта полистала бумаги на столе.

— Мне нужно прочитать их прямо сейчас?

— Нет. После, наедине с собой.

— А я не испугаюсь?

— Нет.

— И пойму, что случилось с Хун?

— Он убил ее. Не своими руками, но чужими. И этого человека тоже убил. Одна смерть прикрыла другую. Никто и помыслить не мог, что Я Жу убил родную сестру. Кроме самых что ни на есть проницательных, знавших, как Я Жу думал о себе и о других. Странно только — и этого нам не понять никогда, — что Я Жу мог убить сестру, хотя благоговел перед своей семьей, перед своими предками, ставил их превыше всего. Здесь какое-то противоречие, загадка, которую нам не разгадать. Я Жу был могуществен. Его боялись — за ум и беззастенчивость. Но, может статься, он был еще и болен.

— Как это?

— Что-то разъедало его изнутри. Возможно, безумие?

— Я вот думаю: что они делали в Африке?

— Есть план переселить в африканские страны миллионы бедных китайских крестьян. И сейчас создают политико-экономические структуры, которые поставят ряд бедных африканских стран в зависимость от Китая. Я Жу не воспринимал это как циничное повторение колониализма, который ранее практиковали западные страны. Для него это было дальновидное решение проблемы. А вот Хун, я, Ма Ли и многие другие считаем это покушением на сами основы того Китая, какой мы строили сообща.

— Не понимаю, — сказала Биргитта. — В Китае господствует диктатура. Свободы ограничены, права обеспечиваются слабо. Что, собственно, вы хотите защищать?

— Китай — бедная страна. От экономического развития, о котором все говорят, выиграла лишь ограниченная доля населения. Если Китай и дальше пойдет в будущее этим путем, с растущей пропастью между людьми, грянет катастрофа. Китай снова будет отброшен в безнадежный хаос. Или к власти придут фашистские структуры. Мы защищаем сотни миллионов крестьян, ведь именно они своим трудом обеспечивают развитие. Хотя получают от него все меньше и меньше.

— И все-таки я не понимаю. Я Жу по одну сторону, Хун — по другую? Внезапно диалог обрывается, и он убивает родную сестру?

— Единоборство сил в Китае идет не на жизнь, а на смерть. Бедняк против богача, беспомощный против власть имущего. Речь идет о тех, кто с растущим гневом видит уничтожение всего, за что они боролись, и о тех, кто видит возможности сколотить богатство и занять во власти позиции, какие им раньше и во сне не снились. И тогда люди умирают. Ветры, что дуют, самые настоящие.