Джон Кризи - Красотки инспектора Уэста

— Послушай, Бетти, тебе это ничего не даст, — говорил Хэролд Милсом прерывающимся от волнения голосом. — Разве что мимолетное удовлетворение. Потом ты всю жизнь будешь раскаиваться — я в этом уверен.

— Дорогой, ты просто ничего не понимаешь — возразила Бетти. — Я должна это сделать. Такой шанс выпадает раз в жизни. Сотни, да что я говорю, тысячи девушек пожертвовали бы ради такого всем на свете. Прошу тебя, не обижай меня из-за… из-за этого…

Милсом смотрел на нее, как смотрит простой смертный на богиню. Она и была настоящей богиней: юная, чистая, в ореоле сияющей красоты, которая причинила Милсому нестерпимую боль — это было видно по его глазам, по тому, как он стиснул зубы, точно пытаясь эту боль унять.

— Если говорить откровенно, то, мне кажется, Хэролд, я обладаю всеми данными, чтобы стать настоящей звездой. Да, да — звездой.

— Дурочка, ты всего лишь одна из многих тысяч, которые растрачивают впустую время и силы, расхаживая с идиотским видом по сцене и подлизываясь ко всяким грязным старикашкам, наивно полагая, будто от них что-то зависит. — Милсома явно прорвало. — Те же только и думают о том, как бы переспать…

— Хэролд!

— Да, понимаю, я груб. — Милсом попытался взять себя в руки. — Прости меня, Бетти, я не хотел тебя обидеть, но мне стало невмоготу, когда я подумал, что из тебя сделают шлюху, растопчут твою душу, доведут до отчаяния и вышвырнут вон. Поверь мне, это так и случится.

— Какой же ты глупый… — Бетти снова стала сама безмятежность. — Некоторые достигают вершин — вспомни хотя бы Вивьен Ли или Джин Симмонз. Они, как и я, начали с нуля. Нет, у меня даже больше шансов — ведь я выиграла конкурс и…

— Лучше бы ты в нем не участвовала!

— Опять ты, Хэролд, за старое. Сам знаешь, это ничего не даст. Первый придешь поздравить меня с победой.

Внезапно Милсом схватил девушку за плечи и встряхнул. Она ничуть не испугалась, ибо знала его с самого детства и полностью ему доверяла. Даже когда он больно сжал ей плечи.

— Послушай, идиотка, тебе никогда не удастся одержать победу. Тебя водят за нос. Никакой актрисы из тебя не выйдет. Тебе давно пора это понять и перестать делать из себя посмешище. Тебя выжмут, как лимон, и вышвырнут на помойку. И тогда тебе будет грош цена.

— Хэролд, мне больно, — невозмутимым голосом сказала Бетти. Он и не подумал разжимать пальцы.

— Пожалуйста, отпусти меня. Ты делаешь мне больно.

Он разжал пальцы, убрал руки с плеч девушки и отошел в сторону, не спуская с нее глаз. В них снова появилась мука.

— Лучше б ты умерла! — в сердцах заявил он. — Послушай, Бетти, будь благоразумна. У меня теперь хорошая работа, и мы с тобой заживем припеваючи. Годика через два, а, если хочешь, и раньше, мы сможем пожениться. Ты ведь создана для семейной жизни, а не для того, чтобы дрыгать ногами в каком-нибудь третьеразрядном карде-балете или угождать мерзким старикашкам, у которых только и на уме, как бы…

— С меня хватит, — заявила Бетти.

Она повернулась и пошла прочь. В ее походке была природная грациозность, что тоже причиняло ему боль. Теперь девушка была к Милсому спиной, но перед глазами стояло ее лицо. Казалось, вместе с ней от него уходит сама жизнь.

— Бетти! — хрипло окликнул он девушку и невольно сделал шаг в сторону.

Она даже не обернулась.

Милсом было устремился за ней, но внезапно остановился. Дорога шла слегка в гору, Бетти уже была почти у самой линии горизонта, вся в дымке золотистых летних сумерек. По обе стороны дороги высились деревья, за ними шла детская площадка, а еще дальше раскинулись заросли кустарников, среди которых уже бродили занятые поисками укромных уголков парочки. Дальше начинались улицы Комона, ведущие к небольшим частным домам этого пригорода Большого Лондона. Дома были выстроены из потемневшего от времени желтого кирпича и выглядели такими нарядными в последних лучах заката. Но это был обыкновенный обман — стоит спрятаться солнцу, как их желтизна тут же поблекнет.

На горизонте зловеще теснились темные облака.

Бетти шла по усыпанной гравием тропинке, держа путь в сторону этих домов — мимо орущих и визжащих на площадке детей, мимо сторожа, который отдал честь, приложив ладонь к островерхой кепке, а потом долго смотрел вслед. Как и те трое юнцов, держащие путь в Коммон. Один из них издал разбойничий свист. Услышав его, Хэролд Милсом побелел и стиснул кулаки.