Алексей Макеев: Гроссмейстер сыска

– Завтра же постановление будет, Лев Иванович, и обещаю, что без вас обыск начинать не буду. Но уж позвольте и мне рассчитывать на вашу пунктуальность – хотелось бы уже завтра ознакомиться с планом ваших розыскных мероприятий. Надеюсь, это возможно?

Гуров в ответ пробурчал нечто невразумительное, что при желании вполне можно было принять и за согласие, но тут же обратил внимание Выприцких на одно существенное обстоятельство.

– Послушайте, Выприцких, – сказал он. – Судя по всему, никто Скока грабить не собирался. Документы, бабки, кольца, кредитные карточки – все на месте. Однако ключей от квартиры не имеется. По-моему, это наводит на размышления.

– Не станете же вы уверять меня, будто преступник такой идиот, что, убив хозяина квартиры, даже не удосужился убрать труп с порога? – с некоторым высокомерием отозвался следователь. – Конечно, теоретически я допускаю, что убийца мог пробраться в квартиру… Но без санкции я в квартиру не войду и тебя не допущу, не надейся! В таких делах я безнадежный бюрократ, Гуров. Инициатива должна быть разумной. Я приключений на свою задницу искать не люблю – они ее сами найдут.

– А особые обстоятельства? – напомнил Гуров. – Это тебе не причина для инициативы?

– Нет-нет! – замахал руками Выприцких. – Был бы это кто другой, а то Кандинский! Не проси, не хочу даже слушать! В крайнем случае оставим здесь охрану. Там этот паренек, лейтенант с Петровки, – пускай здесь остается, чтобы служба медом не казалась. А утром его сменят, а там, глядишь, и постановление получим…

– Эх, Выприцких, своей принципиальностью ты мне песню портишь! – в сердцах сказал Гуров. – Гляди, локти потом кусать будешь!

Но следователь был неумолим. Может быть, на его осторожное решение повлиял тот самый телефонный звонок, которым дал о себе знать депутат Государственной думы Кандинский.

Разговор получился коротким, драматичным, но маловразумительным. Совершенно определенно можно было понять из него только одно – Кандинский на место преступления не приедет. Никаких соображений о смерти своего помощника у депутата не было. Он даже туманно высказался в том смысле, что никакого помощника по фамилии Скок не может припомнить, и сгоряча пригрозил выдвинуть иск против прокуратуры за бесцеремонное вторжение в депутатскую деятельность. При этом Кандинский довольно подробно и толково выспросил все о самом преступлении, а потом, еще раз пригрозив обратиться к генеральному прокурору, не прощаясь, отключился.

По мнению Гурова, все это выглядело весьма абсурдно и неубедительно, но на следователя наскок депутата произвел большое впечатление. Он предпочитал придерживаться формулы «тише едешь – дальше будешь», и никакие доводы на него не действовали.

Поэтому Гурову пришлось ждать «завтра», которое, собственно, давно уже наступило – они с Крячко покинули дом последними, когда на часах уже было десять минут седьмого. На четвертом этаже остался скучать в одиночестве лейтенант Чистяков, которому поручили охранять опечатанную квартиру. Впрочем, сам он был не слишком расстроен этим поручением и, кажется, даже видел в нем романтическую сторону.

Совсем иначе чувствовал себя участковый, о котором под конец все благополучно забыли. С прежним сокрушенным видом он одиноко стоял на крыльце, вдыхая свежий, пахнущий влагой воздух, и наблюдал за тем, как оперативники усаживаются в машину. Заметив, что Гуров на него смотрит, старший лейтенант отдал ему честь – его форменная фуражка занимала теперь положенное ей место.

Крячко как раз собирался поделиться версией убийства, которая созрела у него в голове, но Гуров жестом остановил его и, опустив боковое стекло, окликнул участкового:

– Старший лейтенант, вас подбросить?

Милиционер немного замешкался, но потом почти вприпрыжку подбежал к автомобилю. Он казался растерянным и смущенным.

– Садитесь, – предложил Гуров, перегибаясь через сиденье и открывая заднюю дверцу.

Ему было неловко оставлять здесь этого немолодого и, видимо, не слишком удачливого человека, на которого свалилось и громкое убийство, и нашествие разного важного начальства, – Гуров нисколько не сомневался, что старший лейтенант именно в таком качестве рассматривает его персону, и по этой причине он испытывал смутное чувство вины перед старым служакой, до которого никому не было дела.

Старший лейтенант осторожно втиснулся в салон «Пежо» и со вздохом опустился на сиденье.