Александра Маринина - Смерть как искусство. Том 2. Правосудие

Змей укоризненно покачал головой, дескать, вот до чего молодой азарт доводит.

– Ну, здесь все более или менее понятно. Вы нам лучше вот что объясните, уважаемый Гамлет, – обратился он к Коту. – Для чего ваши театральные друзья туману напускали? Ведь никто из них действительно ничего не знал, а волновались-то! И вели себя так, как будто что-то скрывают. Зачем?

– Дети, – коротко ответил Кот. – Театр – это вообще высшее проявление детства, когда притворяешься и искренне сам веришь. Каким бы сложным и высокодуховным ни был театр, все равно он родом из детства. И служить ему могут только те, кто сохранил детскость в собственной душе. Кстати, в театрах потому и кошек любят.

– Почему это – потому? – не понял Ворон.

– Потому что все дети любят животных, особенно кошек, – авторитетно пояснил Гамлет. – А вы не посмотрели, что там с Львом Алексеевичем?

Ворон грустно вздохнул и опустил голову.

– Скончался, не приходя в сознание, – сообщил он.

Все помолчали, отмерив скорбную минуту.

Первым прервал молчание Кот. Он поднялся, выгнул спину и поставил хвост вертикально.

– Я так понимаю, вы сейчас начнете меня выпроваживать. Историю мы закончили, так что пора мне собираться.

– Подождите, куда же вы, – заволновался Камень, но Змей укоризненно глянул на него, и Камень стушевался.

– Действительно, пора, – каркнул Ворон. – Давай прощайся, и пойдем, я тебя провожу, покажу, где место.

– Не беспокойся, я сам провожу Гамлета, – сказал Змей, медленно разворачивая кольца. – Я все равно собрался в дорогу, мне по пути.

Кот медленно обошел вокруг Камня, потерся щечками о каждый выступ, подошел к лицу и лизнул каменный нос, встав на задние лапы. Потом задрал голову и посмотрел вверх.

– Уважаемый Ворон, я не смею просить вас спуститься вниз, но никаким другим способом я с вами проститься не смогу, – вежливо проговорил он.

Ворон отвернулся и проворчал в сторону:

– Да ладно, чего уж там, спущусь.

Спускался он почему-то медленно, не взлетая, а перепрыгивая с ветки на ветку все ниже и ниже, и пристальный взгляд Камня уловил подозрительный блеск круглых глаз старого друга. Вот и Ворон расчувствовался, а ведь как хотел поскорее избавиться от Кота! Наконец Ворон приземлился, растопырил крылья, и Кот пролез между этими крыльями, покрутился и лизнул птицу в голову.

– Ну что ж, прощайте, спасибо вам за все, век буду с благодарностью вспоминать, как вы меня выхаживали, – произнес он с достоинством. – А с вами, уважаемый Змей, мы простимся позже, уже на месте.

«Вот и все, – с грустью думал Камень, глядя вслед удаляющимся Змею и Коту. – Только что они были здесь, со мной, и вот их уже нет. Змей когда-нибудь вернется, а вот Кот – никогда. Никогда больше я его не увижу. Для меня он теперь все равно что умер. Его больше не будет в моей жизни».

– Ладно, ты не плачь, – донесся до него голос Ворона, – а то я сам тоже вот-вот… Ты меня заражаешь. Кстати, о слезах. Я хотел с тобой поговорить, да все откладывал, ждал, пока эта кишка позорная уметется, при нем не хотелось… Знаешь, я, кажется, понял, почему я на «Дяде Ване» всегда слезу пускаю.

– И почему же? – всхлипнул Камень.

– Потому что эта пьеса про меня.

Слезы на глазах Камня мгновенно высохли от удивления.

– Что значит – про тебя? Что у тебя может быть общего с героями Чехова?

– А вот и может! Это… вот… насчет рабского бунта, – Ворон явно не подготовил четких формулировок и пытался выразить словами то, что только смутно ощущал. – Ну, вот эти все мои закидоны, угрозы, ультиматумы, обиды и всякое прочее. Это ведь и есть жалкая попытка рабского бунта.

– Господи! – переполошился Камень. – И против чего же ты бунтуешь? Или против кого? Против меня, что ли?

– Против себя самого. И против тебя тоже. Я… – И Ворон смущенно опустил голову.

– Ну-ну, говори, – подбодрил друга Камень. – Я тебя слушаю. Говори, не стесняйся. Я тебя чем-то обидел? Я тебя угнетаю? Помыкаю тобой? Использую тебя? Против чего ты бунтуешь?

Ворон набрал в грудь побольше воздуха и выпалил:

– Против своей зависимости от тебя. Против своей любви к тебе, старый ты пень! Я так к тебе привязан, так тебя люблю, старого дурака, что ревную ко всем подряд и страшно боюсь, что ты сможешь обходиться без меня. Вот. Я стал рабом собственных чувств. И сам себя стыжусь. Поэтому и пытаюсь бунтовать, только безуспешно. Теперь можешь смеяться.

Камень пошевелил бровями и моргнул.

– Ты сошел с ума, – тихо и ласково проговорил он. – Как же можно стесняться любви? Как можно стыдиться? Да у меня никого на свете нет ближе тебя. Я без тебя пропаду. И я очень ценю твою откровенность и искренность. И вовсе не собираюсь над тобой смеяться, наоборот, я благодарен тебе за то, что ты мне все это сказал. Твои слова – это высшее проявление доверия ко мне, именно так я к ним и отношусь. И давай больше не будем о грустном. Расскажи лучше что-нибудь веселое, а то у меня на душе как-то смутно.