Эд Макбейн: Жара

– Ну ладно, надо как-то притираться, а то какого ж черта, верно? – говорил Клинг. – Да, я коп, а она фотомодель, и оба мы знали это до того, как поженились. Надо идти на компромиссы. Если Гасси не любит готовить – будем приглашать какого-нибудь китаезу каждый раз, как зайдет кто-нибудь из наших. А если я только что вернулся из перестрелки с вооруженным бандитом, вроде того, как две недели назад, когда тот парень пытался ограбить банк на углу Калвер-авеню и Третьей улицы, то я не могу идти на открытие галереи, или на вечеринку, или на бенефис, или что там еще, и, стало быть, Гасси приходится идти одной, верно?

Вот так они и жили последние несколько месяцев. Огаста бегала по вечеринкам, а Клинг приходил домой, устало стаскивал ботинки и садился перед телевизором и пил пиво, пока Огаста не возвращалась домой. Тогда они обычно садились перекусить. Это если Клинг дежурил днем. Если ему выпадало ночное дежурство, он возвращался домой в половине девятого утра, усталый, как собака, и иногда – если повезет – успевал позавтракать вместе с ней, прежде чем она убежит на съемки. Сотня долларов в час – это тебе не фунт изюма. Огаста время от времени напоминала ему, что в ее профессии важно ковать железо, пока горячо, – сколько еще лет у нее впереди? И она бегала по студиям, выскакивая из дома с косынкой на голове, размахивая сумочкой. А Клинг загружал тарелки в посудомойку и ложился спать. Спал он до шести, потом вставал и шел вместе с ней обедать, когда она возвращалась с очередного коктейля. После обеда они иногда – все реже и реже – занимались любовью, а потом, в половине первого ночи, ему опять нужно было уходить на работу. Но по ночам он дежурил только два раза в месяц.

На самом деле, поехать в Сэндс-Спит Клингу хотелось. Не потому, что ему так уж сильно нравился этот фотограф, к которому они собирались в гости, – не больше, чем все прочие приятели Огасты, – а просто потому, что он вымотался и мечтал только о том, чтобы пару дней поваляться на пляже. В конце концов, у него выходные, и вернуться ему надо было только в субботу, к 16.00. Вот из-за этого-то и начались неприятности. Или, по крайней мере, разногласия. Что это настоящие неприятности, он понял только позднее, когда разговорился с другой моделью, хамоватой блондиночкой, которая и открыла ему глаза, пока фотограф, хозяин дома, бегал по пляжу и запускал фейерверки, нелегально приобретенные в китайском квартале.

Спор шел о том, может ли Огаста остаться здесь на все выходные или ей следует вернуться в город в субботу, вместе с Клингом. Они были женаты уже почти четыре года, и Огаста успела убедиться, что полицейский департамент не соблюдает ни суббот, ни воскресений, ни праздников и у копа выходные могут прийтись и на середину недели. На самом деле в этом году ему крупно повезло, что его выходные выпали на Четвертое июля и на день перед ним. И Клинг полагал, что вправе рассчитывать на то, что его жена – она ведь ему жена, черт побери! – уедет вместе с ним завтра в десять. Огаста же напирала на то, что Четвертое июля очень редко примыкает к выходным, как в этом году, и для нее очень глупо было бы возвращаться в город посередине выходных только потому, что ему, Клингу, все равно надо на работу. Интересно, а что ей делать, пока он будет гоняться за преступниками? Сидеть в пустой квартире и плевать в потолок? Клинг сказал, что она поедет с ним, и все. Огаста ответила, что она останется, и все. Вот так.

Во время обеда, накрытого на террасе с видом на неспокойное море, они почти не разговаривали. А в девять вечера, когда начались фейерверки, Огаста отошла к группе фотографов и немедленно завела с ними чересчур оживленную беседу. Блондиночка, которая присела рядом с Клингом, когда вспыхнул первый фейерверк, держала в руке бокал с мартини. Судя по ее голосу, далеко не единственный за вечер, и по крайней мере последние четыре из них были явно лишними. На ней были очень короткие белые шорты и оранжевая блузка, какую Клинг видел в последнем номере журнала «Глеймор» (с Огастой на обложке). Вырез на блузке был очень глубокий, и по крайней мере одна грудь была видна чуть ли не до самого соска.

– Привет! – сказала она, плюхнувшись рядом с Клингом, и подобрала под себя босые ноги. Во время этого сложного маневра она прислонилась к нему плечом. Потом она совершенно пьяным голосом спросила, где это его носило весь день и почему его не было видно – а уж она-то ни одного красивого мальчика не пропустила! А на черном небе все вспыхивали фейерверки.