Дзюго Куроива - Безмолвные женщины

Котаки заходил в полицию ежедневно. Вначале старший инспектор следственного отдела встречал его с сочувствием, но потом визиты Котаки стали его раздражать. Его и так выводили из себя безрезультатные розыски, а тут еще несчастный отец часами мозолит глаза в приемной и мешает работать. Реакцию старшего инспектора можно было понять: он чувствовал свою вину — ведь преступник все еще гуляет на воле и нет никаких шансов, что его обнаружат.

В конце концов следствие зашло в тупик, и полиции пришлось распустить группу расследования. Накануне старший инспектор пригласил к себе Котаки.

— Место преступления оказалось чрезвычайно сложным для розыска, — сказал он. — Жители прилегающего района категорически отказьшаются сотрудничать с полицией. Тело вашего сына обнаружено в глухом, безлюдном переулке. Никто не видел, как его убивали, никто не слышал его криков о помощи. Мы с самого начала предполагали, что расследование столкнется с большими трудностями…

Старший инспектор, с сочувствием глядя на осунувшееся лицо Ко-таки, раздумывал, как бы поделикатнее намекнуть ему, что полиция зашла в тупик и вынуждена отказаться от дальнейших розысков.

— Прежде всего надо было выяснить, как и по какой причине ваш сын оказался в этом переулке, — продолжал он. — Ведь он был серьезный юноша, хорошо учился. И вдруг… Конечно, я не исключаю, что, гуляя по городу, он совершенно случайно забрел в район притонов… И мы сначала придерживались версии о непреднамеренном убийстве: какой-нибудь вор или пьяный по непонятному побуждению ударил его, вовсе не собираясь убивать… Кстати, сейчас мы расследуем аналогичный случай: пьяный чернокожий без всякого умысла избил до смерти японца…

Котаки согласно кивнул. Он и сам ничего иного не предполагал.

— Но, как мы выяснили, ваш сын накануне убийства — по нашим предположениям, оно произошло около двух часов ночи двадцать седьмого сентября — дважды, двадцать пятого и двадцать второго или двадцать третьего, появлялся в китайской харчевне, расположенной поблизости от места убийства. Правда, свидетели в точности не могут этого подтвердить, но мы беседовали с хозяйкой пансиона, где ваш сын снимал комнату, и она сообщила, что двадцать третьего ваш сын вернулся в четыре утра, а двадцать пятого вообще не приходил. Хозяйка утверждала, что такого с Ёсио прежде не случалось. Благодаря показаниям свидетелей, мы выяснили, что он в эти дни посещал китайскую харчевню.

Затем старший инспектор рассказал Котаки о некоторых особенностях этого заведения.

— Неужели там все проститутки немые? — удивился Котаки.

— Н-да, не могу понять, что интересного в развлечениях с женщинами, с которыми невозможно перекинуться даже словом, — продолжал старший инспектор. — По-видимому, это порождение оккупационного режима. Когда в Японии находились американские солдаты, только им было разрешено посещать китайскую харчевню. Японцам же туда вход был воспрещен. Среди американцев многие отличались извращенным вкусом, они с удовольствием проводили время с немыми женщинами. Теперь уже трудно сказать, каким образом они появились в китайской харчевне — то ли их специально подыскивал хозяин, то ли они сами облюбовали это место.

— Погодите минутку, господин инспектор, — перебил его Котаки, ухватившись за какую-то мысль, — может быть, вам известно, с какой из женщин встречался мой сын в этой харчевне?

— Нам это выяснить не удалось. Там все молчат — боятся влипнуть в историю. Они терпеть не могут полицию и, как правило, отказываются давать показания. Само собой, мы допросили всех немых женщин, но толком ничего не узнали. Правда, старшая официантка подтвердила, что ваш сын, вернее, юноша, внешностью похожий на него, приходил в харчевню, но с какой из женщин он сидел за столиком — не помнит… А теперь позвольте в двух словах высказать нашу точку зрения: ваш сын, гуляя по городу, случайно забрел в тот район и остановился перед китайской харчевней; он основательно проголодался, а судя по вывеске, здесь можно было недорого перекусить; войдя внутрь, он почувствовал нечто странное в атмосфере, царившей в этом заведении, — и растерялся; он ведь был серьезным юношей и до того вечера не посещал ни баров, ни кабаре, а здесь его будто одурманили…

— Одурманили?

— Ну не в прямом смысле. Я имею в виду, что вся атмосфера харчевни с женщинами легкого поведения, с оркестром, исполнявшим тягучие мелодии южных морей, подействовала на него как опиум. Чересчур серьезным людям трудно противостоять дурману — они легко поддаются всему возбуждающему. Вот и вашего сына невольно потянуло к этому неведомому миру. И он снова пришел в харчевню — и двадцать пятого, и в день убийства… А там сразу догадались, что он из хорошей семьи…