Андрей Иванов - Операция «Санта-Клаус»

— Витя, поезжай на Каменноостровский,— тоном, не терпящим споров, сказал Ларин.

Коллеги поняли, что у него действительно есть серьезный разговор. Машина тронулась. На Каменноостровском возле Австрийской площади Ларин попросил притормозить.

— Спасибо, Витя,— дальше мы сами,— сказал капитан шоферу.

Соловец, Ларин и Дукалис зашли в кафе. Небольшое уютное заведение с пятью — шестью столиками было безлюдно. Лишь одна пара сидела в углу. Оперативники расположились в углу напротив. Они заказали бутылку водки, три томатных сока и три мясных салата.

— За что будем пить? — спросил у товарищей Соловец.

— Спроси у Андрюхи, он знает,— отреагировал Дукалис.

— За наступающий Старый Новый год! — отшутился Ларин.

Коллеги выпили.

— Хорошее кафе,— одобрительно сказал Соловец,— как ты его нашел?

— Мне здесь Мариванна последний раз свидание назначала.

— Вы что, помирились? — спросил Дукалис.

— Не то, чтобы помирились... Так... Встречаемся иногда.

— Да вы и когда вместе жили, тоже встречались иногда,— заметил Соловец,— ты все время на работе. А женщина требует внимания.

— Спасибо за совет, Георгич,— сказал Ларин,— когда в следующий раз буду жениться, учту.

Соловец разлил водку.

— Наше здоровье,—произнес тост майор.

Вторая рюмка пошла гораздо мягче первой.

— Так что ты хотел сказать по поводу нашего гардеробщика? — вернулся к делу Соловец.

Ларин полез рукой в карман. Он достал и положил на стол перед оперативниками жетон камеры хранения.

— Что это? — спросил Дукалис.

Соловец взял в руку жетон и внимательно его рассмотрел.

— Министерство путей сообщения. Московский вокзал,— прочитал майор надпись на жетоне.

— Это я нашел под диваном в квартире Добычина,— сказал Ларин.

Соловец и Дукалис не сразу поняли ход мысли своего коллеги.

— Ну и что дальше? — спросил Дукалис.

Ларин отхлебнул сок из стакана.

— Ты Ильфа и Петрова в детстве читал?

— В детстве нет. А в юности читал,— ответил Дукалис.

— Что именно?

— «Двенадцать стульев».

— А еще?

— Еще... «Золотой теленок».

Соловец соображал быстрее своего тучного коллеги.

— То есть ты думаешь,— обратился он к Ларину,— что этот Добычин, как Корейко, свое добро на вокзале в камере хранения держит?

— Правильно,— кивнул Ларин.

За столом наступила пауза.

— Какие там условия хранения? — спросил Дукалис.

— Каждые сутки камеру нужно перезаряжать,— ответил Ларин.— Я вот что думаю. Надо установить там наблюдение. Если ценности на вокзале, то в течении суток Добычин появится.

— Этого недостаточно,— добавил, соглашаясь, Соловец.— Надо установить наблюдение и за театром.

— А что скажем Мухомору? — спросил Дукалис.

— Пока ничего,— ответил Соловец.— Если спросит, то скажем, что проводим оперативные мероприятия.

Дукалис разлил остатки водки по рюмкам. Милиционеры молча чокнулись, выпили и доели остатки мясного салата.

На следующий день оперативники приступили к осуществлению задуманной ими операции. Милицейские «Жигули» подъехали к театру «На Неве» и встали недалеко от служебного входа. В машине сидели Соловец и Волков.

На Московском вокзале в зале с автоматическими камерами хранения была установлена видеокамера Ларин и Дукалис находились возле монитора в одном из служебных помещений. По рации оперативники поддерживали связь между собой.

Когда гардеробщик зашел в театр, Соловец включил рацию.

— Андрей, прием,— сказал он.

— Слушаю,— отозвался Ларин.

— Он в театре.

— Понял. Ждем сигнала.

В театре «На Неве» в тот вечер давали пьесу Островского «Волки и овцы». Это был самый посещаемый спектакль сезона в театре. Пьесу поставил Ветрянский, он был отнюдь не юноша, но среди прочих «молодых» режиссеров, чей средний возраст близок к пятидесяти, он казался мальчиком. От других режиссеров его отличала длина волос и длина спектаклей. Ветрянский носил огромную черно-седую шевелюру, а произведения его были такими длинными, что редкий зритель досиживал их до конца. Средний спектакль режиссера длился четыре — четыре с половиной часа. За это время зритель успевал и уснуть, и проснуться, и несколько раз посетить театральный буфет. У Ветрянского были поклонники и ученики, пытавшиеся отращивать волосы на манер учителя. Критики любили режиссера. В его спектаклях, которые никто не видел от начала до конца, можно было отыскать все: и мировую скорбь, и философский взгляд на жизнь. Но особенной любовью Ветрянский пользовался у девушек — журналисток, берущих интервью у театральных деятелей для телевидения или прессы. На экране или на фотографии в газете режиссер выглядел полудемоном и полупророком.