Николай Леонов: Обойма ненависти

– Принято, – вставил Крячко, – переходи к маниакальной любви.

– Пардоньте, гражданин начальник! – дурашливым голосом возразил Сузиков. – У нас не маниакальная любовь, а обида. Чего это Мишка эту Сашку в жены выбрал-то? Шибко культурная, что ли? Так и я на ее месте ох какая культурная стала бы! При таких деньгах мужа. Влюбленная была, не спорю, но потом меня прямо-таки заело. И я за дружка Мишкиного вышла, чтобы поблизости быть. Все удобного случая ждала, чтобы дать понять, как Мишенька мой разлюбезный в выборе жены ошибся. И добилась ведь, переспала с ним. Но мне этого мало, надо Сашку с дороги убрать. Убить ее, стерву, мало! И засела эта мыслишка у меня в голове. Мало я, что ли, в жизни конкурентов и соперников локтями и коленями пораспихивала?! На Черкизовском свои законы, волчьи, это мы давно усвоили. Вот я и решила ее убить. Поузнавала, навела справочки у знающих людей. Только дорогое это дело – киллера нанять. Покрутилась, повертелась, покумекала… Ох, дорого! Ничего тут мудреного нет, решила, можно лихого человечка и так найти, да только свяжись с ними, с этими уголовниками. Не дай бог, шантажировать потом будут. Повяжешь себя на веки вечные с ними кровью. Хрен с ними, я и сама управлюсь, потому как ненависти во мне накопилось к Сашке очень много. Особенно если учесть, что каждый раз с ней улыбаться и целоваться приходится.

– А оружие? – напомнил Крячко.

– А на Черкизовском все, что угодно, достать можно. Это кто с улицы придет, тот не найдет, а свои, кто там живет не первый год, хоть танк, хоть самолет купить могут. И не надо мне «беретт» всяких дорогих и «браунингов» с бесшумными патронами. Нам чего попроще и подешевле. Чай, не за километр стрелять придется. Подойду и убью суку подлую с близкого расстояния, чай, не промахнусь. Вот мне и подсуропили самоделку с глушителем. Я с продавцом в лес выехала, попробовала. Ничего сложного!

– Молодец, – похвалил Гуров. – Мы еще один моментик не проиграли, но он, по-моему, очевиден. Красавина представления не имеет об образе жизни в загородном доме Лукьянова. Не верится мне, что она там в машине караулила с часами в руках в течение недели, записывая, кто когда уходит, приходит. Нет у нее на это времени. А Оксана знала даже такую мелочь, как факт увольнения домработницы. И то, что новую еще не приняли.

– Алиби Красавиной подтверждено десятком человек, – напомнил Сузиков. – Она ведь в день убийства все утро и до обеда была на семинаре. А у Филипповой алиби подтверждено лишь двумя подругами, которым верить нельзя. Могла попросить прикрыть ее, если спросят, сославшись на то, что собиралась амуры покрутить втайне от мужа.

Вот и закончилась сухая теплая осень, думал с сожалением Гуров, глядя на дорогу сквозь редкие взмахи «дворников». Вжик-вжик, вжик-вжик. Смахивают резинки водяную пыль с лобового стекла, смахивают прожитые минуты, часы, дни. Каждый день, насыщенный событиями, впечатлениями, открытиями, разочарованиями, потерями, уходит в прошлое, смахиваемый с лика земли сменой дня и ночи, как «дворники» смахивают капли дождя со стекла. И уходят эти дни безвозвратно, оставляя только следы в памяти. Неизбежно, неотвратимо. И ты обреченно думаешь, что так же необратимы совершенные тобой поступки. Неосторожным движением, вытирая пыль, ты разбил вазу. И делал благое дело, хотел как лучше, но вазы уже нет. Теперь можно только попытаться склеить ее, но это уже будет не та ваза, потому что шрамы останутся на ней навечно. Можно купить другую, точно такую же. Но и это будет уже не та ваза, а другая, только очень похожая. И ты будешь помнить об этом долго.

Из благих намерений можно неосторожным словом обидеть человека, нанести ему душевную рану. И опять твой поступок будет необратим. Ты извинишься перед человеком, постараешься загладить свои слова. Но ваши отношения будут уже не те. Потому что и ты, и он будете помнить о случившемся. И ты, а главное, и он будете знать, что сказанное раз может быть сказано еще раз. Можно не общаться с этим человеком, с другом, если он таковым для тебя был. Можно найти нового друга. Но это будет уже не тот друг. А того уже не будет никогда, потому что ваши отношения уже будут иными. И потерянного не вернешь, и разбитого не склеишь, и жизнь заново не проживешь, потому что она заново не проживается. Она тоже необратима.

Гуров не знал, о чем сейчас думает Антон Филиппов, сидящий рядом на пассажирском сиденье и точно так же глядящий через стекло на улицу. Но наверняка и на него эта унылая погода навеяла унылые мысли. И, наверное, ему очень не хотелось сейчас ехать к Мише Лукьянову. Потому что он не знал, что говорить и как себя вести. А может быть, он просто был недоволен, что его вытащили из скорлупы его мастерской.