Эд Макбейн - Озорство

— Он был хорошим мальчиком, — всхлипнула Каталина.

Все они так говорят. Смотрят вам прямо в глаза и без зазрения совести утверждают, что ихний паршивец, только что укокошивший собственную бабушку, четырехлетнюю сестренку, свою любимицу собаку и трех золотых рыбок в придачу, был сущим ангелочком. Паркер уже проверил по компьютеру прошлое Альфредо Херреры. Ничего. Мальчишка был абсолютно чист. Чист, и тем не менее мертв. Паркеру было интересно, знала ли его мать, что он творил своим краскопультом. А еще ему было интересно, знала ли она, за что ее сын мог схлопотать две пули в лицо и одну в грудь. Он решил задать ей эти вопросы за чашечкой кофе в больничном кафетерии. Неплохо было бы переспать с ней, подумал Паркер. Бравый детектив считал себя неотразимым покорителем женских сердец.

В кафетерии за столиками сидели врачи и санитары, некоторые из них были в словно нарочно забрызганных кровью зеленых хирургических одеяниях, на их груди висели зеленые хирургические маски. Казалось, они только сейчас закончили труднейшую операцию, о которой с простыми смертными не стоит даже говорить. Все равно ничего не поймут. Паркер спросил Каталину, имела ли она хоть малейшее понятие, что ее сын делал сегодня глухой ночью, в то время, когда, по заключению медэксперта, он был застрелен.

— Не знаю, что он делал, — ответила она.

Сильный испанский акцент. Паркер находил его очаровательным у латиноамериканок и отвратительным у латиноамериканцев. Ну неужели они, ради всего святого, не могут выучиться говорить по-английски?

— Когда вы его видели в последний раз? — спросил он, опустив слово «живым». Ему вспомнился анекдот про моряка Шаворски.

— Когда я пришла домой, — ответила Каталина. — Меня не было дома.

— В котором часу это было?

— В сесть, сесть тридцать.

Очаровательно. Ах, гитары, черные кружева, которыми играет томный ветерок. Хорошо бы переспать с ней.

— Мы поужинали вместе.

Ее певучий голос ласкал слух. Прелесть. Если ее долго слушать, акцент становится почти незаметным. Интересно, нравится ли ей английский язык, вертелось у него на языке.

Но вместо этого он спросил:

— О чем вы говорили за ужином?

— Не помню, — ответила Каталина. — О многом.

— Например.

— Он сказал мне, что хочет купить машину.

— А откуда у него деньги на покупку машины?

Паркер сразу же подумал о наркотиках. Восемнадцатилетний юнец говорит матери, что надумал купить машину. На какие шиши, интересно? Не иначе как на деньги от продажи наркотиков. И ко всему еще мальчишка был латиноамериканцем. По разумению Паркера, здесь пахло наркотиками.

— После смерти бабушки он унаследовал ее деньги, — ответила Каталина.

— Грустно слышать такое.

— Это была мать моего мужа, — пояснила Каталина, равнодушным пожатием плеч отгоняя от себя тень свекрови.

Значит, она замужем, подумал Паркер и спросил вслух:

— Чем занимается ваш муж?

— Мы с ним развелись, и я теперь не знаю, чем он занимается. Вернулся в Санто-Доминго, и я его не видела вот уже шесть месяцев.

Неспроста считаешь, сколько времени его нет рядом с тобой, подумал Паркер и спросил вслух:

— В котором часу ваш сын вышел из дома сегодня ночью?

— Не знаю, я ушла раньше его.

— И куда же вы пошли? — спросил Паркер и подумал:

«К любовнику».

— В кино, — разочаровала она его.

Киношница, подумал Паркер и спросил вслух:

— Одна?

Женщина вскинула на него глаза, и ему вдруг пришло в голову, что она подумала, будто он проверяет ее алиби. Не пришила ли она собственного мальчика, а потом облила его красной краской. Вполне вероятная версия. Слезы на ее глазах могут быть крокодиловыми слезами.

— С подругой, — услышал он в ответ.

А не пригласить ли мне ее в кино на вечерний сеанс, размышлял Паркер.

— В котором часу вы вернулись домой? — спросил он.

— Около полуночи.

— А его уже не было дома.

— Его уже не было дома, — эхом отозвалась она и залилась слезами.

Паркер молча смотрел на нее.

Все эти сидевшие вокруг них за столиками медики болтали о чем угодно, но только не о медицине. Словно всякий входивший в кафетерий повиновался какому-то неписаному закону и оставлял за его порогом свои профессиональные заботы. Никаких разговоров об аппендицитах, катетерах, непроизвольной дефекации и тому подобных малоаппетитных вещах. В перерыв они не желали портить себе удовольствие от датского сыра размышлениями о крови и гное. Санитары оборачивались и смотрели на плачущую Каталину. Врачам же уже давно все это прискучило, ничто в мире их не волновало. А санитары пялились на эту миниатюрную, очень привлекательную, горько рыдавшую брюнетку. Паркеру стало не по себе. Не дай Бог подумают, что это из-за него она плачет.