Эд Макбейн - Отрава

Стем представлял собой довольно пестрый квартал, застроенный по краям магазинчиками, ресторанами, кинотеатрами, а теперь еще и массажными салонами. К югу от него шла Эйнсли-авеню, а затем Калвер, обе эти улицы, казалось, подтверждали теорию американского «плавильного тигеля», поскольку здесь жили и правоверные евреи, и ирландцы, и итальянцы, не желающие уступать перед напирающими чернокожими и пуэрториканцами. Территория, подвластная 87-му участку, становилась все более разношерстной и убогой по мере того, как разрасталась к югу в сторону Мейсон-авеню, где трудились уличные проститутки, возмущенные тем, что массажные салоны передвигались к северу, тем самым посягая на их исключительные права на древнейшую из профессий.

Харборсайд Лейн находилась за Силвермейн-роуд, выходила на реку Харб, и оттуда также открывался прекрасный вид на небоскребы на противоположной стороне реки, принадлежащей уже другому штату. Это была довольно широкая улица, вдоль которой выстроились некогда роскошные особнячки из темного песчаника. Стены домов, где поселились теперь молодые и честолюбивые люди, были покрыты всевозможными надписями.

Казалось, что эти надписи сделаны кириллицей. Можно было подумать, что находишься в России — только вот в России на стенах домов не пишут, если только не хотят отправиться на отдых в Сибирь. Авторы надписей называли себя «писателями». Впрочем, для всех оставалось тайной, что именно они пишут, поскольку разобрать эти каракули было совершенно невозможно. Недавно принятый закон обязывал тщательно регистрировать продаваемое количество аэрозольных красок. Однако за выполнением этого закона никто не следил, и «писатели» продолжали писать, хотя никто их творений и не понимал. Творцы этих надписей, вероятно, рассчитывали получить Нобелевскую премию.

Дом 1211 по Харборсайд Лейн, стоявший в ряду коричневатых зданий, также был украшен неразборчивыми надписями. От чугунных ворот справа от дома тянулась дорожка к гаражу, находящемуся где-то на расстоянии метров пятидесяти от тротуара. Ворота были заперты на висячий замок. Окна первого и второго этажей были прикрыты декоративной чугунной решеткой, а вдоль крыши над третьим этажом виднелась колючая проволока. На табличке у дома значилось только одно имя: «М.Холлис». Очевидно, она и занимала все три этажа. Уиллис позвонил.

Никакого ответа.

— Думаешь, она сбежала? — спросил он и еще раз нажал на кнопку звонка. Динамик ожил.

— Да? — произнес женский голос.

— Мисс Холлис? — спросил Уиллис.

— Да?

— Это полиция. Мы только что вам звонили...

— Да. Заходите, — пригласила она.

С металлическим скрежетом дверь отворилась. Сопровождаемые жужжанием домофона, копы прошли в дом и остановились перед деревянной дверью, ведущей во внутренние помещения. На двери тоже красовалась медная табличка со словами «МЭРИЛИН ХОЛЛИС». Ниже находилась кнопка звонка. Уиллис нажал на кнопку. Дверь, очевидно, была довольно массивной, поскольку они не слышали звонка.

Им открыла женщина лет двадцати шести — двадцати восьми, высокого роста, с длинными светлыми волосами, сердитыми голубыми глазами и бледным, как молоко, без намека на румянец лицо. На ней была мешковатая синяя мужская кофта крупной вязки, белая футболка и голубые джинсы. Белая лошадка, бледный наездник, — подумал Уиллис, интересная бледность.

— Документы, — без всякого выражения произнесла она.

«Эта — из местных», — решил Уиллис.

Карелла показал ей значок и удостоверение.

— Мне надо уходить, — сказала она, возвращая ему корочки. — Так что давайте побыстрее.

Женщина вежливо проводила их в гостиную, чем еще больше подчеркнула свое раздражение. Прихожая и гостиная были отделаны панелями из красного дерева, на потолке скрещивались толстые дубовые балки. Комната, обставленная в викторианском стиле, выглядела чрезвычайно изысканной. На мгновение Карелла как бы перенесся в те времена, когда люди жили в роскошных домах, еще не исписанных дурацкими надписями.

— Миссис Холлис, — начал он, — не могли бы вы сказать нам, не разговаривали ли вы прошлой ночью или вечером с мистером МакКенноном?

— Нет, не разговаривала, — ответила она. — И была бы чрезвычайно вам благодарна, если бы вы мне сообщили, в чем, собственно, дело. Вы позвонили, когда я одевалась, и ничего не объяснили...

— Он умер, — сказал Карелла.

Голубые глаза широко раскрылись.

— Что? — выдохнула она.

— Мне очень жаль, но...