Шракбек Кабылбаев - Преступления могло не быть!

Нестор возвращался с Кирой. Он шел тихо, придерживая ее за плечи, наклоняясь к ней, что-то говорил.

«Кира, конечно, заурядный инженер, но красота — тот же талант, с такой женой не пропадешь… Как это только не понимал Панин?» — подумал Синьковский.

Он не мог попасть спичкой в коробок. Коробок упал к ногам, он раздавил его.

— Слушай! — сказал он Нестору, держа в зубах незажженную сигарету и подавляя внутреннюю дрожь. — Вам надо спуститься вниз, там на базе объяснить все. Я останусь здесь, буду ждать…

— Никуда я не уйду отсюда! — закричала Кира.

Синьковский почувствовал, что он бессилен воздействовать на нее и умоляюще посмотрел на Нестора.

— Кира, надо идти, — сказал Нестор мягко и успокаивающе.

Синьковский, наконец, справился с этой унижающей его дрожью и снова чувствовал себя способным на что-то смелое, как тогда перед спуском в расщелину. «Может быть, они доберутся сюда только ночью. Я разожгу костер», — подумал он и сам удивился благородству своих мыслей.

Когда Кира и Нестор скрылись за увалом, он быстро затянул ремни у лыж. Подъем к трем елям занял не больше пяти минут. Все было так, как сказал Панин. Он вынул записную книжку и старательно переписал все с ровной снежной площадки.

Потом долго-долго топтался на месте, пока снег совсем не осел: видимо, о чем-то думал. Но записи не тронул.

Это было совсем неинтересное дело в практике Жениса Касымова.

Когда он узнал о несчастном случае в горах, о первых подробностях, когда выслушал какой-то сбивчивый, как ему показалось, рассказ Синьковского почти у места происшествия, настроение у него упало. Он не привык еще к таким досадным несчастным случаям, воспринимал их болезненно, как нелепость и дикую несуразность.

Уже вниз унесли труп, уже ушли друзья и свидетели, а он все обдумывал детали происшествия. Потом, успокоившись, медленно стал подниматься вверх.

— Женя! — обеспокоенно окликнул его снизу товарищ, лейтенант Ворончук. — Ты, что, тоже решил проверить спуск?

— Я аккуратно, — ответил Касымов, присаживаясь отдохнуть на верхней площадке, откуда недавно сорвался этот молодой инженер.

Взгляд его рассеянно скользил по ровной белой поляне, по которой шла лишь одна лыжня. Извиваясь, она неровно обрывалась в расщелине. Казалось, что она вот-вот вынырнет за этой чернеющей щелью и продолжит свой бег. Но она оборвалась неожиданно и досадно, как и жизнь этого, видно, способного парня. («Девушка-то себе места не находит», — подумал он, вспомнив и сбивчивый рассказ Синьковского, и лица товарищей погибшего).

Он еще раз рассеянно посмотрел вдоль лыжни и вздрогнул. Вправо метрах в десяти снег был необычно вмят.

Касымов поспешил к этой вмятине и уже отсюда увидел неряшливые лыжные следы подъема елочкой: кто-то был здесь еще. «Ах, да, Синьковский… Но зачем он поднимался вверх?» — обожгла вдруг мысль.

Сумерки в горах надвинулись быстро, и все расчеты, которые до него списал со снежной площадки Синьковский, пришлось переписывать уже при помощи электрического фонаря. Касымов, правда, был более добросовестен: он выписал еще одну строчку, которую не заметил или не хотел записать Синьковский: «Прибор УК».

С утра до обеда следующего дня Касымов возился на месте происшествия: что-то замерял, рассчитывал, делал какие-то записи, и все это спокойно и невозмутимо, несмотря на подтрунивания Ворончука.

— Ну, что? Думаешь, твой Синьковский злоумышленник? Ведь убедились, что он чист? — не унимался лейтенант.

— Да, пожалуй, только зачем же он все-таки поднимался наверх? Неужели из-за расчетов?

— Да, Женя, вот тебе и агент зарубежной фирмы, а? — продолжал иронизировать Ворончук.

— А ты-то разбираешься в этих записях? Вот поэтому давай помолчим.

Через неделю Касымов долго беседовал с заведующим лабораторией Нестором Вараткановым, с любопытством наблюдая, как меняется на глазах его полное добродушное лицо. Тот долго не мог прийти в себя, а в конце разговора как-то растерянно усмехнулся:

— А мы уже и чествовать его собрались…

Он имел в виду Синьковского.

Пришло время поговорить с Синьковским.

«Трус, жалкий трус!» — хотелось крикнуть Женису в это наглое и в то же время заискивающее лицо. Испугавшись, что ему могут «пришить большее» (он так и сказал), Синьковский рассказал обо всем с мельчайшими и гнусными подробностями, спеша и брызгая слюной, стараясь гаденькой откровенностью уверить следователя в своей искренности. Он даже выкладывал свои низменные мысли о женщине, с которой собирался связать жизнь.