Джозеф Уэмбо - Голливудский участок

— Примерно вот здесь я разговаривал с барыгой, — сказал водитель, указывая на тротуар у «Кодак-центра». — А тот вдруг повернулся и бросился бежать. Раз — и его нет. Я кинулся за ним, но Майор словно взбесился.

— Твой напарник?

— Нет, конь. Майор был бесстрашным. Он оставался спокойным на тренировках, когда мы бросали в лошадей хлопушки и шутихи. Другие лошади вставали на дыбы и брыкались, но Майор держался молодцом. Однако в ту ночь его понесло. Это беда всех лошадей — они бестолковые животные, приятель.

— Что он сделал?

— Вначале резко поднялся на дыбы, словно сошел с ума, потом укусил напарника за руку. В нем как будто что-то сломалось. А может, какой-то идиот выстрелил в него из духовушки, не знаю. Я не стал преследовать «толчка» — черт с ним — и кинулся на помощь напарнику. Но Майор не успокаивался, пока я не сделал вид, что хочу сесть в седло. А потом я действительно совершил глупость.

— Какую?

— Забрался в седло, чтобы подъехать на нем к трейлеру для перевозки лошадей и на этом закончить работу. Вместо того чтобы отвести его обратно под уздцы, как сделал бы на моем месте любой разумный человек.

— И что?

— Он опять взбесился. Майор понес меня прямо по тротуару.

Тот момент навсегда остался в его памяти. Конь несся галопом по Аллее Славы, выбивая подковами искры и разбрасывая туристов, попрошаек, воришек, наркоманов, беременных женщин, монашек и Элвисов. Топча звезды Мэрилин Монро, Джеймса Кэгни, Элизабет Тейлор и всех остальных в этой части Аллеи Славы — чьи именно звезды, водитель не знал тогда и не удосужился посмотреть позднее.

Проклиная коня, он держал его одной рукой, а другой разгонял любопытную толпу. Хотя всадник знал, что Майор мог скакать по бетонным ступеням, он понимал, что ни одна лошадь в мире не сможет промчаться галопом по мраморному тротуару, на который люди проливали сладкий кофе и роняли мороженое. Ни одна лошадь в мире не могла безнаказанно попирать символы голливудских легенд — наверное, это была плохая примета. Внезапно Майор поскользнулся на мягком мороженом и просто… упал.

— Ну и что произошло? После того, как конь понес? — прервал поток воспоминаний его собеседник.

— К счастью, никто не пострадал. Кроме Майора и меня.

— Здорово тебе досталось?

— Я приземлился на следах Джона Уэйна — прямо там, во внутреннем дворике кинотеатра Граумана. Говорят, там был отпечаток его кулака. Не помню ни следов, ни кулаков — ничего не помню. Очнулся на каталке «скорой помощи», когда фельдшер сказал, что я буду жить. У меня было сотрясение мозга, три сломанных ребра и оказалось раздроблено бедро, которое позже заменили на металлическое. И все еще говорили, что мне повезло.

— А что с лошадью?

— Мне сказали, что вначале Майор держался молодцом. Правда, немного хромал. Но к тому времени как его привезли в Гриффит-парк и вызвали ветеринара, он едва мог стоять. Ему становилось все хуже, той же ночью его пришлось усыпить. — Помолчав, он добавил: — Ведь лошади такие бестолковые, старик.

Напарник посмотрел на водителя и увидел в его глазах отблески фонарей и неоновой рекламы, габаритных огней и ближнего света машин, и даже лучей от прожектора, которые заявляли каждому: это Голливуд! Но весь этот свет, проливавшийся внутрь машины, менял контраст черных и белых красок на размытые оттенки кроваво-пурпурного и болезненно-желтого. Напарник не был уверен, но ему показалось, что губы водителя задрожали, поэтому он притворился, что внимательно изучает чудиков в дурацких костюмах напротив «Китайского театра Граумана».

Через некоторое время водитель произнес:

— Во всяком случае, я решил — к черту все. Когда поправился, подал заявление в Голливудский участок, потому что из седла он казался приятным местом для работы. Лучше иметь под капотом несколько сотен лошадей, чем ездить на одной. И вот я здесь.

Его напарник долго сидел молча. Наконец он сказал:

— Когда я работал в западном Лос-Анджелесе, часто выходил покататься на волнах. Фактически жил с доской для серфинга. Ободрал об нее все колени. Но теперь стал слишком старым. Мечтаю о том, чтобы достать где-нибудь обычную доску и выходить на ней в море в вечерний штиль.

— Это здорово, приятель. Вечерний штиль — это здорово. А я после перевода в Голливуд стал гонять от Санта-Барбары до Сан-Диего и обратно на своем «бумере» — лучшем в мире автомобиле. Но скучаю по зеленой трубе, если ты понимаешь, о чем я. По волне, которая заворачивается над тобой, обрызгивая пеной. Теперь выхожу на доске для серфинга почти каждое свободное утро. В Малибу много девочек. Поехали как-нибудь со мной, и я одолжу тебе доску. Может, на тебя нахлынет озарение.